"Берег принцессы Люськи"

Проза о юности
Хроники одной осени: 
фрагмент 11




Берег принцессы Люськи

11.
[рукою Вики, черной ручкой на листе формата А4:]
Дима!
Я (т.е. Викентия) приходила к тебе сегодня в гости, но тебя, конечно же, не было дома. Очень жаль!
Я взяла книгу (Ремарка), оставила деньги. Анжелику я заберу потом.
Дима, милый!
Пожалуйста, если можешь достань мне проездной на декабрь. Я надеялась на тебя, поэтому не стала его заказывать у сестры в техникуме (еще в нач. ноября). Если не трудно - возьми мне его.
А я во вторник приеду. Я хочу, чтобы ты во вторник поехал со мной на теннис!
Всё пока! Позвони мне на днях!
17-30 ч.
В. Ковынёва [роспись]

Так, минуту, минуту! Почему же "в начале ноября"? Но, видимо, всё-таки ноябрь - потому что следующий документ, еще одна записка Вики, также датирован ноябрем. То есть, между развалом клуба и двумя последними записками Вики прошел месяц, и утверждая в Белом Архиве, что наше общение продолжалось два месяца, я не лажаюсь. Но я совершенно не помню, чем были ознаменованы эти "пустующие" три или четыре недели! И уж тем более не помню, чем занимался, когда, нанося визиты в 704-ю и не заставая меня дома, Вика оставляла свои записки! Предельно ярко запомнился лишь шок, когда, переосмыслив произошедшее, я схватился за голову и офигел! Нет, все эти невзгоды наверное было бы можно пережить (нищета, по сути, вздор - деньги всегда можно заработать), но то равнодушие, какое на момент развала клуба явила мне моя красавица, перетряхнуло меня целиком! У Олега Куваева есть замечательная вещь - "Берег принцессы Люськи", - и чтобы дать хоть какое-то представление о том, что происходило со мною тогда, сравню свое состояние с состоянием геологов в конце повести. Но только подозреваю, мой шок был куда серьезнее. Викины послания - я прочитывал их как что-то предельно пустое, совершенно ненужное, ведь даже похожего в плане жизненной деструкции со мной не случалось вообще никогда! Выложиться полностью - и когда случилось несчастье (спровоцированное ее же в клубе присутствием!), в ответ получить эдакий звонкий "бздынь"! Нет, никакие формальные установки нашего общения нарушены не были - и позже, во времена Мадлен, с Викой мы даже обсуждали этот вопрос, когда я с удивлением обнаруживал, что никакого внятного упрека адресовать Вике не могу, - но тем не менее, я обиделся! Сейчас я допускаю, что Вика попросту играла роль, однако я этого, понятно, не распознавал, принимая ее равнодушие за чистую монету. И сейчас у меня есть две гипотезы, почему я «так ничего и не понял». Первая - моя предустановка, что я ей по-барабану (и Вика сама приложила достаточно усилий к тому, чтобы оставлять меня в моем неведении); и вторая: Вика играла саму себя, оттого у нее и получалось столь правдоподобно. Однако как бы то ни было, ее "милый" и подчеркнутое "очень жаль", воззвание к занятию большим теннисом (какой, к слову сказать, у нас тоже был тою осенью: специально по этому случаю приобретались две графитовые ракетки, и раза три или четыре с Викой мы мотались на юг оранжевой ветки, брали уроки у тренера) - в иные времена я бы, пожалуй, и растаял, тогда же - отнесся, ну, как словно обманутый электорат к новым предвыборным обещаниям всё того же баллотирующегося кандидата. Теперь я даже думаю, что хорошо, что эти записки вообще сохранились в Хрониках, потому что в тогдашнем ключе отношения к их автору я мог бы их просто выкинуть. Разумеется, никаких звонков от меня Вике не последовало, проездной ей куплен также не был, - и, собственно, я и не помню, чтобы мы вообще даже бы и разговаривали тою осенью. Мы пересеклись весной, наверное в марте - Вика появлялась в Коммуне и пыталась, что называется, строить глазки (воистину, смертоносное оружие!), - но выведенное на логический уровень, что "эта девочка - не для тебя", отворачивало меня от нее - я в буквальном смысле отводил взор, отворачивался и уходил. При этом я отнюдь не разлюбил предмет своего обожания! Болезненно столкнулись два чувства - любви и презрения, - и второе взяло верх. Убежден, всего этого Вика не понимала, но что она обо мне думает, по тем временам мне было абсолютно до фонаря. Пережить всё это было ОЧЕНЬ СЛОЖНО! - и наверное потому, что ревизии подверглись слишком глубинные пласты индивидуального опыта. Я любил ее еще очень долго! Пару-тройку лет точно! И ныне благодарен судьбе, что в жизни появилась Мадлен, явившая модель конструктивного отношения к жизни и тем затёршая столь яркий, столь дорогой и столь болезненный образ.