О Джессике

Post annum MMVII
Парасоматика: 
текст 8.




О Джессике

О ДЖЕССИКЕ

Вели мне, боже, всё стерпеть,
Но сердцу - не вели:
Оно хранит уже теперь
Все горести земли,
И разорваться может враз,
И разлететься врозь,
Оно уже теперь, сейчас,
Почти разорвалось!
М. Щербаков

Признаться, я не знаю, для чего создаю этот текст. Быть может, для того, чтобы в очередной раз пожаловаться вселенной на прежний обращенный ко мне со стороны кукловодов цинизм, быть может, чтобы тихо провозгласить, что тема моей кругосветки закрыта и возврата к ней - по крайней мере, в существующем ныне контексте - больше нет. Но как бы то ни было, в любом случае я хочу донести до читателя, что давешние гипотезы о Джессике (типа, «и Джессику приплёл!»), где я не верю себе же сам, подмечая, что парасоматика привязана к персоне моей юной героини, оказались отнюдь не досужими домыслами. Потому что этим летом Джессика посещала Кубок УЕФА, теперь, в момент написания этих строк, вероятнее всего до сих пор здесь, в России, вероятнее всего, в столице - и с ней общается мой бывший друг Горацио, он же - Миша Щукин! Какой он, нахрен, Горацио - Розенкранц ему имя! - но да не о нем, впрочем, речь. Хотя, ну почему же не о нём? - однако здесь лучше по-порядку, главное - изложить всё аккуратно и ничего не упустить.

Накануне чемпионата меня выставили из ГЗ. Просто так такие вещи не случаются - и потому и именно потому митинговали студенты, собирая подписи и доставляя их Садовничему, дескать, они требуют, чтобы от ГЗ убрали фан-зону, типа, она будет мешать им учиться. Металлический забор вокруг главного здания и полицейский кордон должны были безвариантно оградить меня от посещения того места, где я бы мог встречать с Джессикой своего бывшего друга. Вообще, когда два утра подряд тебя вычисляет один и тот же охранник, угрожая физической расправой, желание преодолевать полицейские кордоны улетучивается самостоятельно, а звонок Щукина (достаточно редкое, на самом деле, событие) о том, что мне ни в коем случае не следует появляться в ГЗ (типа, он обо мне заботится!) довершает полноту картины. Дня через два после я сам звонил Щукину затем, чтобы справиться, откуда у него такая недюжая осведомленность (он - аспирант, и едва ли начальник охраны станет делиться с ним своими планами), однако нарывался лишь на отключенный телефон своего знакомого. Надо думать, Щукина и впрямь не было в столице - потому что все свои игры сборная Австралии играла не в Москве. Из всей описанной череды событий решающим фактором, конечно, оказывался чемпионат, потому что он и явился тем "легальным событием", когда Джессика могла оказываться в России, очно знакомясь с человеком, кто списывался с нею прежде, кого в прежние времена сам считал своим другом, кому доверял и с кем делился помыслами. И дальше дело оставалось лишь за моим морским походом, когда бы шпарил под парусом, причаливал в Австралии, знакомился с Джессикой, Джессика сама изъявляла бы желание побывать в России (еще бы, у нее же здесь возлюбленный!), - и, собственно, потому-то год назад Щукина и определили в аспирантуру философского факультета, чтобы не было ничего странного в том, что Джессика, он и я пересекаемся во времени и пространстве, когда бы после своего плаванья здесь, в Москве, я бы общался с Джессикой. Ныне также памятны события полуторамесячной давности, когда Щукин со Славой, будучи причастны навальновской оппозиции, развели меня на патриотическую риторику - и идея затащить меня в навальновский гадюшник, очень похоже, была также неспроста, потому что не разбирайся я в ситуации и приди к оппозиционерам, меня бы арестовывали на несколько суток именно тогда, когда у Джессики во чреве появлялся бы плод от Щукина. За годы нашего знакомства я не упомню, чтобы Щукин занимался политикой, но с месяц, с полтора ли месяца назад от него довелось воспринять такие политические лозунги, воспроизвести какие в приличном тексте просто не поднимается рука! И ко всему сказанному остается лишь добавить, что первую ночь после ухода из ГЗ было холодно, я вписывался у БП, моего наставника по альпинизму (о том, что Джессика ушла в плаванье, без малого десятилетие назад я и слышал у него же, БП, на кухне, где никогда не смолкает радио), - и впервые за эти годы БП озвучил идею, что для того, чтобы моя кругосветка становилась реальностью, мне надо идти и учиться морскому делу простым матросом. То есть, тогда, за несколько дней до чемпионата, Щукин уже встретился с Джессикой, люди понравились друг другу - и дело оставалось лишь за малым: выгнать меня в плаванье. И все эти дни у меня ныло сердце - и подняв переписку от момента, когда пишу Щукину и прямо на страницах письма догадываюсь о том, что Джессика здесь, в России, - в том же письме я жалуюсь на сердечное неблагополучие:

...у меня опять прижигает сердце, это происходит уже не первый день, и хотя дает знать оно о себе не постоянно, я всё же порою грешу на балаган, закрученный в отношении тебя и Ирины. После твоего вчерашнего звонка меня просто не покидает убеждение, что балаган собрались раскручивать именно после чемпионата, именно после моего возвращения в ГЗ, где я бы благополучно пересекался с упомянутой выше персоной, и в лучших традициях жанра проблемы с обиталищем в у меня и происходят потому, что на время, пока девушку с кем-то сводят, общаться ни с ней, ни с тем ее избранником я не должен. [...] ...Быть может, дело куда серьезнее, потому что хламье полагается вовсе не вокруг Ирины, а, к примеру, вокруг той же Джессики... [...], и я правда не удивлюсь, если на период чемпионата ты зависаешь с нею здесь, в Москве. Я понимаю, событие невозможное, но оно невозможно с точки зрения здравого смысла, когда идет кэгэбэшный бедлам - ничего невозможного не бывает.

Конечно, в момент написания письма всё это было лишь спонтанным течением мысли, но я замечаю уже давно, что для того,чтобы проблематика оживала, давая простор размышлениям, ее нужно прописывать. Уже на следующий день, шокированный, я понимал, что чемпионат - тот самый легальный повод, и нет почвы благородней, чтобы притащить Джессику в Россию свести с моим лучшим другом. Что же до сердца, то оно не тревожило с зимы (!!!), когда в очередной раз пересмотрел и отредактировал цикл о парасоматике (сердце успокоилось - как будто его и не было вовсе!), но незадолго до чемпионата (не скажу точно с каких пор - можно поднять переписку и посмотреть, но делать этого не хочу и не буду) оно начало давать знать о себе сызнова. Собственно, в означенном письме к Щукину я и натыкался на эту догадку: да Пума-то отдыхает и отдыхает давно, в игре - Джессика!

Теперь, когда я размышляю на предмет, когда же началось их общение, упрямо думаю одно, что, видимо, год назад, после текста "О паранормальной икоте" (по тем временам - "О психосоматике - 4"), - но, быть может, и раньше - и это "раньше" возможно хотя бы уже потому, что в той, первой редакции текста я уже недоуменно упоминаю имя Джессики, что сердечная неблагополучность, она же - социокардия, привязана к ее персоне. Как бы то ни было, надо думать, Джессика и начала фигурировать в балагане тогда, когда кукловоды со всей полнотой прониклись, что профитов с Пумой для себя они не согребут, - и дальше Щукину и предлагалось затеять переписку с моим "собратом по разуму" - на что Щукин, разумеется, с радостью соглашался. Вообще, не исключаю, что сам упомянутый выше текст, где описываю свое паранормальное, диетку и ужин, прекращающуюся икоту аккурат в тот момент, когда у Щукина звонил телефон, Щукин «выбегал поговорить, возвращался, хватал рюкзак и исчезал окрыленный», и послужил отправной точкой их переписки, потому что на первых стадиях далеко идущих планов кукловодов, в апреле или начале мая, Щукин Джессике мог еще и не писать. И ныне мне особенно больно за пассаж в той, первой редакции текста (жаль, не осталось той редакции - не могу воспроизвести дословно), где восторженно пишу о дружбе с Щукиным, о том, что соперничать за одну девчонку мы в принципе не можем, равно как и о том, что его этические принципы стали также и моими. Кажется, более махрового идиотизма придумать попросту и невозможно, потому что на столь благодатной почве поиздеваться над моими смыслами - ну, это же просто свято! Ныне я убежден, с тех самых пор и пошло отчуждение в дружбе: отчетливо памятно, как случайно встречая Щукина со Славой подле метро, поздравляю его, потому что на рубахе наблюдаю МГУшный ромбик выпускника (то есть, конец июня или начало июля прошлого года), - и уже тогда констатирую, что (уже, наверное, с месяц) нашего общения стало на порядок меньше. Тогда не придал значения (да мало ли!), однако осенью и весь последующий год отчуждение лишь усиливалось, доходя до кульминации этим летом, во время футбольного чемпионата. Замечу попутно, Щукин - поклонник творчества Александра Городницкого, - и в минувший год мне памятен эпизод, когда в столовке, за ноутом, слушая через наушники что-то из этого барда, я предлагаю поставить "Предательство" - и Щукин эмоционально отвергает мою инициативу («Только не "Предательство"!»).

Переживания оказались сильными - сильнее, чем мог бы полагать их сам. Поначалу был просто шок. «...Он оглушён Был шумом внутренней тревоги», - в первые два дня со смысловым ударением на слове "оглушён" приходило на память из Пушкина. В те же времена во весь голос (и с неизменным наслаждением) оралось и пелось то самое "Предательство", - и, собственно, тогда я и задавался вопросом к себе самому: почему я переживаю за эту девчонку - ее я, вроде, никогда не любил, никогда не считал своею. Совсем не так давно посмотрел "Солярис" Тарковского - и проплакал полфильма, потому что недопонял сюжета, понял не с этическим оттенком, как фильм замысливался режиссером, но так, что человек прилетает на далекую планету - и встречает там того, кого давно нет в живых - свою любовь, кого любил и любит всю жизнь. «Это моя жена», - говорит коллегам главный герой фильма, на что те возражают ему: «А ты возьми у нее анализ крови...». То есть, сюжет, а точнее, "мой вариант сюжета" - он именно о том, что, планета - живая, - и она, проникая в мысли, в сознание человека, из его же памяти вытаскивает и материализует дорогой ему образ (у Тарковского - всё то же самое, но только планета являет образ того, из-за кого сам человек мучается совестью). И вот я сижу перед ноутом - и слезы текут из зарёванных глаз, и я вытираю их зарёванным платком, думать не желая о том, что на меня, наверно, недоумевает весь МГУшный в столовке народ - потому что я понимаю, что окажись на станции сам, без вариантов повстречал бы там Женьку. Для тех, кто не в курсе: Женька - "моя" девчонка из 2004 года, двух предыдущих и трех последующий лет, давно замужем, сейчас мы даже не переписываемся; я, впрочем, иногда ей пишу - и, в общем, всё словно по Оскару Уайльду: «Искусство - зеркало, которое отражает вовсе не жизнь, но лишь того, кто в него смотрится». Так вот: чтобы на месте Женьки взяла бы да и оказалась Джессика - да чушь собачья! - хотя, если быть честным, перед тем, как успокоиться, поплакать по Джессике всё же довелось. Разрыдался от собственного бессилия - проникаясь чудовищности обращенного ко мне цинизма.

И всё это время, как и было сказано, я задавался вопросом: а что заставляет меня столь сильно переживать по той, с кем - кроме неизменного респекта и желания повторить содеянное - по жизни меня не связывает ничего? И выводы были следующие. Всё дело - в феномене экологического пространства, когда у меня буквально оттяпали значимую часть моего объектного мира - кругосветное плаванье и знакомство с той, кто явилась семантическим аттрактором задуманного морского похода. Скажу "по великому секрету", мои походы - они бывают и тематическим - как, например, "По ту сторону северного ветра", в Хибинах, где, как смею думать, нашел Гиперборею, как тот же "Весной по горному Крыму", где, таки, отыскиваю зияющую брешь в первой обороне Севастополя - предательство русских князей, возглавлявших оборону города; даже в "Загадке северных лабиринтов" - тексте, написанном много позже самого похода, высказываю гипотезу относительно артефактов Большого Заяцкого острова; и мой поход под парусом - a priori он также задумывался с пусть и небольшой темой: я правда хотел "ладонью в ладонь приветствовать своего дерзновенного собрата по разуму!". Теперь полагаю, смерть близкого человека очень похожа на то, что пережил ныне сам, - потому что феномены - одной природы, и кроме объектного мира (объектов и отношений между объектами - ну совсем по Витгенштейну заговорил маленький!) субъект не соприкасается в жизни ни с чем. Субъектность отстроена от предметной среды, задающей ее определенность, и лишаясь части своего объектного мира, человек лишается части себя. И оттого так болезненно - и ныне припоминаю, именно о том говорил Романов в две тысячи уж и не воспроизведу в каком году, читая курс субъектности на философском факультете: Владимир Николаевич приводил в пример какого-то европейского правителя, короля ли, не короля, показанного на сцене современного театра - испытывающего телесную боль от известия, что одна, другая, третья часть его государства ему больше не принадлежат.

Что я могу сказать относительно Щукина: общаться с ним я больше не буду. Мне неприятен сам факт его общения с Джессикой (я никогда не смирюсь, что у меня отбирают дорогих мне девчонок и передают их моим друзьям), мне неприятны его фальшивая "забота" и лицемерие (как актер он ноль), плюс, на ситуацию ноет сердце - и от всего, связанного и с балаганом, и с сердечным неблагополучием я предпочел бы иметь самую наипочтительнейшую дистанцию. В последние дни сердце заводится и тоскливо ноет - и происходит это, как показывает практика, когда в моей переписке, в поведении, в смыслах, какие излагаю даже и здесь, в тексте, усматривают возможность продолжения балагана - типа, что я на что-то надеюсь и полезу в общение с Джессикой, полагая, что всё переиграно и для меня возможен благоприятный исход. Сегодня сердце завелось (и после проныло весь день!) аккурат после вставки в текст написанного давеча фрагмента о марафоне и крымских с Джессикой скалах. Ныне фрагмент удален - я не хочу бодаться за ненужные смыслы, сердце мне искренне дороже, а это настойчивое нытье - оно тоскливее, назойливее и неприятнее, чем то сердечное неблагополучие, упомянутое в цитируемом в начале текста письме. То есть, балаган так и остается заряжен, западня расставлена - но только я всё равно их огорчу: балаганить им придется без главного действующего лица. Что же до Щукина, то общаться с ним я не буду хотя бы уже потому, что за истекший год кроме гэбэшной деструкции от него я не воспринял ничего. Но мне не нужна деструкция! - так что да не явится секретом никому, что этой дружбы больше нет. И, собственно, какую тенденцию я наблюдаю за всем описанным ныне: я влюбляюсь в Пуму - и ее сводят с Вадимом, я держу близко к сердцу образ своей австралийской героини - и ее сводят с Щукиным, по тому же шаблону выстроена и ситуация в девятом году с Маринкой (я лишь не знаю, с кем из одноклубников ее сводили тогда - наверняка же с ее нынешним мужем), - и этот шаблон - он один и тот же, залочен отобрать у меня дорогих мне девчонок и свести их с кем-то из круга моих знакомых. Из всех возможных персоналий выбирается самый дорогой мне человек, с кем, они считают, я мог бы полезть в отношения. Теперь я особенно проникаюсь прежним, что покуда никого не люблю - я неуязвим. И здесь же я с прежней грустью констатирую, что даже моя эмиграция куда бы то ни было не спасет этого болезненного вопроса отношений с противоположным полом. До Джессики достучались! - о чём еще речь?!

24 июня - 01 июля 2018 года

И всё, на самом деле, продолжается. Только вчера закончил и отредактировал несколько прежде опубликованный текст - и всё было благополучно, но сегодня под вечер: звонок Щукина - и Щукин своим фальшиво-вкрадчивым голоском: "Дмитрий, ну как ты?" - и сердце уже не ноющей, но самой что ни наесть угрожающей болью минут через пять заводится вновь! Несложно догадаться, что будет дальше. Дальше Щукин будет меня уверять, что написанное в тексте - мои домыслы, и меня всё также будут гнать в балаган. Бесполезно - я при любых раскладах не полезу в их бедлам. И мне остается лишь добавить, что только сейчас проникаюсь, сколь сильно заблуждался, утверждая, что для того, чтобы общаться с противоположным полом, спецслужбы не нужны. Порой они оказываются просто необходимы - как, например, теперь, когда Щукина, моего бывшего друга, свели с Джессикой.

02 июля 2018 года

И далее я позволю себе порассуждать, что ныне упрямо думается о прежнем - как в отзвучавшей два года назад истории с Ессентуками Вадим и был именно "третьим персонажем", в той ипостаси - эдаким пугалом, отводящим мой взор от "первого", а вот "первым" (я - неизменно "второй"), с кем и спала Ирина и кто тоже ошивался там, в Ессентуках (а точнее, появлялся к урочному сроку), был ни кто иной как Щукин. Потому что относительно недавно (где-то с полгода назад) я переделал сайт Вадиму, мы пересекались, жали друг другу руки (по тем временам по Ирине я успокоился уже давным-давно), и к моему удивлению Вадим без фальши в голосе говорил, что он с нею не спал. Тогда парадигму понимания случившегося менять я не решался (ну не детективный ли роман! - потому что уж Щукина заподозрить ни в чём я не мог точно!), и лишь теперь всё увереннее осознаю, что да, руками этого свинтуса мне изгаживали жизнь тогда и изгадили ее ныне. И просто, ну вспомнить: всё ведь и начиналось от ситуации, когда между Щукиным и Ириной уже были отношения - и тут-то (см. текст "Что такое эмоция") между ними встревал я, - и дальше Щукину шла команда лечь на дно и дожидаться своего часа. В те времена Щукин категорически отрицал их отношения (что, по большому счету, и позволило мне "покуситься" на его девушку - хотя, каюсь, я видел прекрасно, отношения меж ними были - и влезть в них и было роковой ошибкой, за какую пару месяцев спустя я оказался сполна наказан). Но не нечто ли подобное, не из той же ли серии воспроизводится и ныне? - потому что когда сам, в самом начале футбольного чемпионата, ошарашенный, звонил Щукину и просил познакомить меня с Джессикой, получал ответ, что они-де незнакомы! Вообще, это, конечно, потрясно, с какой изощренностью мне пытаются изгадить и изгаживают жизнь, сам бы я, конечно, ни до чего подобного додуматься был просто не в состоянии. А от этого подонка надо и впрямь по жизни держаться подальше - и теперь уже навсегда.

22 - 25 июля 2019 года