На Черной речке белый обелиск

Post annum MMVII
Отчет о походе: 
Крым - 2013




На Черной речке белый обелиск

На Черной речке белый обелиск,
или
Весной по горному Крыму

Часть вторая (первая часть отчета здесь)

Историю стали изучать, вместо того чтобы ее понимать.
Гадамер Ганс Георг, немецкий философ середины XX века.

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ - 10 АПРЕЛЯ (Памятник битвы на Черной речке - мыс Фиолент)

О битве на Черной речке люди, как правило, не осведомлены. Несветлая страница русской военной истории - поражение русских войск, предвестник сдачи Севастополя. Безумие с военной точки зрения - атаковать укрепленного неприятеля, превосходящего тебя численно. Но на сражении настаивал царь, и М.А. Горчаков, командующий войсками, позже получил упреки от современников за отсутствие гражданского мужества перечить воле монарха. На памятнике цифры потерь - они сильно занижены. Как пишет Тарле (доверяю и в исследовании руководствуюсь его точкой зрения), потери русских составили до десяти тысяч, союзников - на порядок меньше.

Само сражение произошло 4 (16) августа 1855 года. Одиннадцатый месяц осады и месяц как убит Нахимов, главнокомандующий давно вынашивает мысль о сдаче города, и исходящая из Петербурга идея сама по себе прозрачна: или нам сопутствует успех и мы вынуждаем неприятеля снять осаду, или проигрываем, но и в этом случае мы теряем мало что, потому что мы проигрываем и так. Тарле пишет, что дабы сподвигнуть Горчакова к решительным действиям, в Крым был послан барон Вревский, «один из блестящих придворных генералов, быстро проникшийся основательностью царских предположений», - и Тарле добавляет, что «...по всему, что мы знаем о Павле Вревском, это не был карьерист чистой воды. Вревский явно и сам был убежден в необходимости дать генеральное сражение». [2, c. 363]

Наступление, надо полагать, и впрямь лучший вид защиты, но только делать надо всё равно с умом, иначе на выходе будет получаться лажа. Наполеон I, окажись на месте князя Горчакова, убежден, атаковать бы не стал. Однако на военном совете 29 июля присутствует царский посланник, а «в кармане у Горчакова лежат царские письма», - и неважно, что практически все убеждены, что даже и взять Федюхины высоты - уже к вечеру отдать их обратно: царь велит - значит надо делать.

И далее выскажу мысль, означившуюся перед походом за чтением "Крымской войны" Тарле: вовсе не генерал-адъютант Вревский «проникся основательностью царских предположений» и был избран царем в качестве продвиженца его намерений - наоборот, никто иной как он и убедил царя в необходимости решительных под Севастополем действий. И разумеется, сам же и был послан в Крым во исполнение задуманной авантюры. Данное предположение базируется на имеющемся у Тарле следующем:

Справедливость требует заметить, что, по-видимому, сам барон Вревский понял всю моральную невозможность для себя лично вернуться здравым и невредимым с поля битвы. Он побывал в самых опасных местах боя. Осколком ядра убило под ним лошадь, и он упал на землю. Сейчас же пересев на другую, он тихим шагом поехал к Горчакову, который стал убеждать его хоть на время удалиться и оправиться от ушибов. Вревский остался. Другое ядро сорвало с него фуражку движением воздуха и контузило его. Вревский не трогался с места. Третье ядро раздробило ему голову. Горчаков объезжал первую линию войск, когда ему доложили о смерти барона Вревского. Князь как будто этого только и ждал: он приказал находившемуся при нем начальнику Курского ополчения отвести войска с поля битвы к Мекензиевой горе. [2, c. 372 - 373]

И следует добавить, что нет ничего удивительного в том, что в залах Зимнего дворца зародилась идея контратакующих под Севастополем действий. И до августа 1855 года петербургская военная мысль имела весьма отдаленные представления о реальном положении дел. Так, Тарле пишет, что когда еще зимой, сменив на посту главнокомандующего князя Меншикова, князь Горчаков со своим штабом прибыл в город, гонор новоприбывших, типа, сейчас мы вас всех здесь научим воевать, улетучился очень скоро [2, c. 290].

Я в походе, и один из семантических пунктов окончания маршрута - Черная речка: я хочу посмотреть на ее топкие берега, на возвышенность, какую русским пришлось штурмовать 4 (16) августа 1855 года. Высота, на самом деле, очень небольшая: холм не выше Малахова кургана - но такие высоты, не остается иного, полтора столетия назад и служили ключами стратегических позиций. Тарле упоминает об отвесных стенах - они рядышком, чуть к юго-востоку, и чтобы лезть на них, необходимо специальное снаряжение. Со стороны речки штурмовать стены невозможно: штурм холма велся от места, где ныне памятник, - и взяв северо-западный холм, с северо-запада можно было атаковать и юго-восточный.

По дороге между холмами я продолжаю движение к мысу Фиолент. На севастопольской трассе совсем возле дороги случайно натыкаюсь на памятник битве при Балаклаве. Одно из немногих в истории Крымской войны сражений вне Севастополя, какое русское командование могло бы занести в свой актив. Не в силу военной одаренности князя Меншикова - из-за ошибки англичан. Кто-то, не разобравшись в ситуации или будучи недопонят, отдал приказ атаковать. Прежде равнину под Балаклавой англичане называли "долиной смерти", не исключено, также называют ее и теперь. Полегла конница, выходцы из элитных английских семей, и в самой Англии событие переживалось немало.

Мыс Фиолент - для меня, вообще, древняя история. На мысе Фиолент - точнее, в дачном севастопольском пригороде Фиолент - в 2004-ом я виделся с Женькой. Филиал психфака МГУ в Севастополе - и практика у них в дачном поселке там. Собственно, к ней, к Женьке смс-кой на исходе марта 2009-го, после Малого Кильсе, и было обращено моё из ялтинско-симферопольского троллейбуса:

На мысе Фиолент
Когда-нибудь я буду,
Прошло, в конце концов,
Не так и много лет.
Пишу - и не страшусь,
Живу - и верю в чудо
На мысе Фиолент,
На мысе Фиолент.

Восьмистишье, навеянное видом вывески в Симферополе какого-то неведомого мне завода "Фиолент". Легко, просто: взошел - и сама рифмуется лабуда всякая. Самое забавное, Женька отозвалась, мы встречались - но потому как понял, что продолжи я ухаживать за девушкой - для меня всё сложится благополучно, как и в 2004-ом Женьку от меня зашифровали. Хорошо, я не бодаюсь - я привык, привык давно. И лишь обещал на мысе побывать - надо бы выполнить.

Мыс обалденно красив! Какая-то диковинная черная скальная порода, редкая для побережья Крыма. К "Гроту Дианы" спускаться не дают: следы обвала, нижняя часть лестницы, вероятно, упала в море, забор опутан колючей проволокой. Но недаром я скалолаз - миную забор сбоку и спускаюсь фотографировать грот. Как мальчишка ношусь, восторженный, с фотоаппаратом, далее следую на восток, к южной точке мыса, признательный, что пришел сюда, и себе, и давешнему симферопольскому троллейбусу. День близится к концу, собираются тучи, и потому как вымокнуть ночью не хочу, намереваюсь дойти до места, где повстречал, придя на Фиолент, Женьку. Сосны небольшие были там - и выросли теперь, наверное... Сосны действительно выросли. Всё как и прежде: тот же поворот дороги, та же остановка - и лишь проход к морю дачники застроили напрочь. На Украине с этим вообще беспредел: сама южная точка Фиолента уже застраивается дачами. Богатые особняки, не уступающие московским. Чувство такое, дачи скоро подвинут и вытеснят, скинут в море маленькую воинскую часть, расположенную на самой оконечности мыса.

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ - 11 АПРЕЛЯ (Севастополь: 4-й бастион, Малахов курган, батарея Жерве)

Иной вопрос, еще до похода, за прочтением Тарле положенный к рассмотрению в настоящем тексте: как получается, что боевые действия доводится возглавить наименее пригодным к ведению войны людям? Ведь отстоять Севастополь выгодно всем, начиная царем (Николай, пожалуй, первое заинтересованное лицо) и заканчивая защищающим бастионы матросом и армейцем, - и тем не менее, сперва - князь Меншиков, после - князь Горчаков ведут войну так, что не окажись в Севастополе Корнилова, Истомина, Нахимова и Тотлебена - обороны города не просуществовало бы и недели. Транслируя читателю мысль о засилии бездарностью высших этажей николаевской военной машины, к вопросу о негодности верховного командования Тарле обращается на протяжении всей монографии. Бессмысленное побоище на Черной речке, падение Волынского и Селегинского редутов, Камчатсткого люнета, связанное со смещением с поста начальника Корабельной стороны Хрулева и назначением вместо него штабного продвиженца Жабокритского, непонятно для какой цели ослабившего до предела укрепления накануне, Альма и Инкерман вне севастопольских бастионов - всё это плоды существующего в стране порядка вещей, когда способный и талантливый человек оказывается неудобен царскому окружению.

Меншиков отлично знал (при его бесспорном уме и огромной опытности он не мог этого не знать), что талантливый, одаренный самостоятельным мышлением человек может при николаевской системе иной раз выйти в генералы, - если ему повезет и если он не попадется в недобрый час на глаза и на замечание у царя, или у великого князя Михаила Петровича, или у Чернышева, или у Василия Долгорукова. Но чтобы человек с такими качествами попал на командующий, в самом деле руководящий пост, - это было в обыкновенное время абсолютно невозможно. [2, c. 201]

И вот, как общая картина происходящего: невозможность отстоять город понимают абсолютно все (противник объективно сильнее: его больше, он лучше вооружен, это коалиция экономически более продвинутых держав), - но один говорит: «Ребята, не переживайте, мы все здесь и останемся», - и оборона, несмотря на всю свою безнадежность, продолжается чуть не год, другой же (он не трус - он просто не боец) шлет царю записки о готовящейся сдаче и сдает город при первом "легальном" случае. Но тогда кто - если выигрыш войны нужен всем, - кто определяет ситуацию, что военные действия возглавляют до предела неспособные к ведению войны люди?

До похода, за прочтением монографии я полагал, что социум. Социум как надындивидуальный субъект и социум как группа людей, причастных его управлению. Надындивидуальная данность, в силу своей дифференцированности диктующая и поддерживающая социальное неравенство, поддерживающая ситуацию, когда одна часть общества живет за счет другой ее части. Однако при написании отчета данная мысль развиться должным образом не смогла, и ее дополнила иная: ведению войны мешает паразитирующий на теле государства надындивидуальный субъект, заботящийся в первую очередь о своей собственной целостности, и лишь после обращающийся к интересам "державства и войны" (и затеявшего перестройку Горбачева со всей причастной ему государственностью и смёл именно надындивидуальный субъект, - и наоборот, потому Сталину и удалось выиграть войну, а Наполеону I - создать дееспособную военную машину, что при тоталитарном режиме правления паразитирующей на теле социума надындивидуальной реальности места попросту не остается). Но когда так - относительно исследуемого можно полагать, что, похоже, и Николая, из честолюбивых побуждений желающего во что бы то ни стало выиграть войну, как и впоследствии Горбачева "сожрало" его же собственное влиятельное и власть предержащие окружение. Загадочная смерть - долгая и мучительная агония, какой не бывает от воспаления легких, слухи об отравлении, когда "вследствие неудачного бальзамирования лицо умершего необычайно изменилось и раздулось", позволяют полагать, что Николай был отравлен, - причем лечащему врачу, доктору Мандту, после смерти царя никто не воспрепятствует покинуть Россию [2, c. 269 - 270]. Да и о назначении командующим князя Горчакова, сменяющего на посту князя Меншикова, пишет (не исключено, датируя задним числом) не Николай, но наследник - Александр. Возможно, сам Николай после неудачной войсковой операции под Евпаторией в феврале 1855 года действительно решил сменить главнокомандующего, однако выбор его пал не на Горчакова...

И дальше ничто не мешает думать (и полувеком прежде в Михайловском замке случалось в сути своей подобное), что в Крымской войне, как и всегда, победило английское золото. Либо масонская ложа - как вариант. Либо и то и другое - что более вероятно. Странно, почему Тарле этого не видит. И ломает голову, почему поляк Жабокритский до предела ослабил редуты и люнет накануне их штурма (а в день штурма, сказавшись больным, скрылся на северную сторону), почему Севастополь на протяжение всей войны «отстреливался без пороха», почему на Черной речке Горчаков вводил в дело дивизии по одной, как будто нарочно отдавая их на уничтожение, попутно сваливая вину на убитого генерала Реада. Ведь если за каждое свое попустительство в боевых действиях военачальник получает звонкую монету - перед людьми, коих ежедневно посылает на смерть, афишировать он этого не станет, не останется тому свидетельств и в частной переписке. Просто, Тарле не может себе представить такого цинизма по отношению к Отечеству и сражающемуся в Севастополе войску. Но почему же нет - случается, к примеру, и такое:

В разгар войны, в ноябре, с опаснейшей позиции, из стоящей под Сапун-горой бригады [...] приезжает офицер и является в интендантство за деньгами. [...] Пишет и печатает всё это он через пятнадцать лет после Крымской войны, когда еще здравствовали почти все заинтересованные.
«- Вы г. управляющий?
«- Точно так. Что вам угодно?
«- Могу ли я получить деньги для бригады по этим требованиям?
«- Деньги вы можете получить, но это будет зависеть от вас самих, - добавил он глубокомысленно...
«- Может быть, деньги сейчас получить можно? Не задерживайте меня, пожалуйста.
«Управляющий вздохнул, потер лоб, будто о чем-то размышляя, наконец, проницательно взглянув на меня, хладнокровно спросил:
«- А сколько вы даете процентов?
«Я... не мог допустить такой патриархальной бесцеремонности и не вдруг понял вопрос управляющего.
«- Какие проценты? С чего?.. Объяснитесь, пожалуйста, - проговорил я, немного сконфузившись.
«- Я спрашиваю вас, молодой человек, - начал управляющий наставительным тоном, - сколько вы заплатите мне за те деньги, которые я прикажу отпустить для батареи вашей бригады? Мне обыкновенно платят по восьми процентов и более, но вы, артиллеристы, народ упрямый и любите торговаться. Ну, с вас можно взять и подешевле, однако предупреждаю: менее шести процентов ни за что не возьму, нельзя.
«Такой бесстыдный и хладнокровный грабеж вывел меня из терпения». Офицер грозил, что донесет высшим властям. А тот твердил: «Эх, молодой человек! Горячки в вас много, а толку мало! Что же я буду за дурак, - продолжал он, вдруг воодушевившись и встав с кресла, - если я буду раздавать деньги зря? Нужны деньги - бери, да заплати! Ведь я не с нищего пользуюсь! Ваши командиры не шесть процентов, а чуть не рубль за рубль получают!»
«Всё это он излагал при многих офицерах, бывших в комнате. Я тогда был очень молод, очень неопытен, и такое бесстыдное нахальство не мог переварить.
«- Господа офицеры, - заговорил я, едва сдерживая себя, прошу засвидетельствовать, что говорит г. управляющий...
«Пехотные помолчали, а гусары, улыбаясь и вежливо поклонившись, ответили:
«- Извините, мы в семейные дела не вмешиваемся». [2, c. 192 - 193]

И Тарле на протяжении всей монографии указывает, что подобное не было исключением - наоборот, было в порядке вещей.

Я в Севастополе. Вышепрописанное, от коего по первой уверенности в догадке становится как бы и тошновато, для меня еще не очевидно. Из запланированного - побывать на Малаховом кургане, найти Батарею Жерве, Волынский и Селегинский редуты, Камчатский люнет, о которых в монографии так красноречиво пишет Тарле. В Севастопольской панораме задаю вопрос, где искать. «На улице Истомина» - отвечает экскурсовод. Карты города нет, и где улица Истомина - не знаю, но потому как известно, что укрепления защищали подступы к Малахову кургану, иду на Малахов курган. Наверное разберусь... Но разобраться не так просто. Лишь ближе к вечеру вырисовывается общая картина оборонительной линии. По периметру она большая - значительно больше, чем представлялась в Москве за прочтением книги. В поиске редутов совершенно случайно натыкаюсь на батарею Жерве - она за школой, справа от кургана, слева - небольшая улочка Жерве. Легендарная точка обороны: в день первого штурма Севастополя, 6 (18) июня, противник прорывает оборонительную линию и занимает батарею, занимает постройки на правой стороне кургана.

Будищев, так искусно все эти часы управлявший артиллерийским огнем своей батареи и всего третьего бастиона, был убит штуцерной пулей. Ниоткуда подмоги не было видно. Новые и новые потоки атакующих французов, избиваемые, правда, по пути нещадно, всё-таки устремлялись по той же дороге, по которой пришел Гарнье. Если бы не удалось выбить французов из домов и изб, где они засели (уже в тылу взятой ими батареи Жерве), и если бы генералу Отмару удалось подвести сильные подкрепления молившему об этом Гарнье, то, почти несомненно, Севастополь был взят союзниками почти в тот же день. В этот наиболее критический момент кровавого дня внезапно пришло спасение. Примчался Хрулев. [2, c. 323 - 324]

«Благодетели мои! В штыки! За мною! Дивизия идет на помощь!» - командует объезжающий оборонительную линию Хрулев случайно повстречавшейся роте солдат (их - 138 человек), только что закончившей перевозку орудий, - и противник, еще не успевший укрепится на батарее, выбит с батареи, перебит в домиках, захвачен в плен. Момент действительно отчаянный: укрепившись на батарее, неприятель мог рассчитывать обойти и Малахов курган, и третий бастион с тыла. Второй оборонительной линии позади первой нет. Первой линией обороны, защищавшей подступы к Малахову кургану, до взятия их противником были редуты и люнет, - но найти я их не могу, они как канули в воду, и главное, сколько ни терзаю прохожих, никто не знает, что это такое. «Вот третий бастион», - говорят мне в низине над стадионом, однако про редуты не знают всё равно. Совсем под конец дня в уже закрывающемся газетном киоске, разворачивая карту города, выясняю, что улица Истомина идет по другую сторону кургана. Поднимаюсь на курган, делаю снимок вечернего города, и здесь же, на кургане, испросив разрешение охранника, уже по темным сумеркам разбиваю палатку. Завтра я довершу свой поиск.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ - 12 АПРЕЛЯ (Камчатский люнет)

Селегинский и Волынский редуты, отстоявшие от передовой французской параллели на 400 и 300 сажен и получившие названия по наименованию полков, участвовавших в их устроении, были заложены и устраивались ночами в феврале 1855 года. Чуть позже, в конце февраля, на холме непосредственно перед Малаховым курганом силами Якутского полка был заложен Камчатский люнет. Люнет - то же, что и редут, но тыльная его сторона, горжа, открыта на случай, если неприятель ворвется на укрепление и его легко можно было бы оттуда выбить. «С тех пор, - пишет Тарле, - в течение второй половины февраля, весь март, апрель и май главные усилия французов и англичан, сначала не сумевших помешать устройству обоих редутов и люнета, а потом оказавшихся бессильными отнять их у русских повторными натисками, были направлены именно на эту цель» [2, c. 289]. Восторженного Тарле пересказывать сложно, оно и избыточно, и сам отсылаю читателя к его книгам, посвященным Павлу Степановичу Нахимову, Крымской войне, прочтение которых, возможно, даст представление о том, что сам переживаю в Севастополе. Разумеется, в свой визит я хочу посетить ключевые места той отчаянной, дерзкой, самоотверженной и до предела продуманной обороны.

Встаю как и всегда рано, спускаюсь по другую сторону кургана и до конца прохожу улицу Истомина, однако люнета нигде не нахожу. Его нет! Единственное что есть - место гибели адмирала Истомина. Истомин погиб, возвращаясь с Камчатского люнета на Малахов курган. Холм, пустырь, сбоку ближе к дороге - небольшой памятный обелиск, бездомный пёс бродит поодаль, на противоположной стороне холма - небольшое кладбище, дальше - застройки, и продолжения улицы Истомина там нет точно. Однако тут я и начинаю проникаться, с каждой минутой всё более укрепляясь в своем подозрении: а ведь я на Камчатском люнете! Белый металлический крест посреди холма - ведь что-то же он да должен значить! Плюс "Зеленый холм" - название, данное люнету французами. Плюс расстояние до Малахова кургана - метров восемьсот. Обхожу пустырь по периметру: фотография 12.04_0411 - похоже, в этих небольших ложбинах на краю холма полтора столетия назад были установлены орудия. Подходит женщина, врачующая бездомного четвероногого бродягу. «Вот он - Камчатский люнет», - подтверждает мою догадку она. И дальше я попадаю в ту волну душевной деятельности, когда переживается соприкосновение с самою Историей, и кроме того понимаю, что в этом месте поход мой завершен, потому что если Камчатский люнет пребывает в таком запустении (благо, не застроили - могло бы ведь быть и хуже!), редутов я не найду точно. И после - та конкретная расслабуха, когда делать больше уже ничего не хочется, а сам ты исполнен чувством сделанного дела. Поход завершен - я прошел свой маршрут. В электричке на Симферополь - группа школьников из похода, - и я прихожу в недоумение относительно величины их рюкзаков. Не знаю, что и где они ходят, но мотайся с таким рюкзаком сам - бродить бы мне по Крыму до самых майских праздников. И после, уже по пути в Москву, я с благодарностью думаю о Магадовой Маринке, кому писал еще в начале февраля, писал не помню да и неважно о чём, ответа, естественно, не последовало, но проснувшись на следующее после письма утро, неожиданно обнаружил, что вновь, как и в бытность МГУ-шного альпклуба, безумно хочу мотаться по свету. И засобирался в Крым. Собственно, это и вот - спасибо, Маринка!

2013, май

  1. По горному Крыму. Атлас. 3-е издание. Симферополь, НПЦ "Союзкарта", 2012. Картографическая подготовка А.П. Павленко.
  2. Тарле А.В. Крымская война. Том 2. СПб., 2011.