24.1. Это был шок, Дим! Пожалуй, начать следует с билетов. Ты покупал их вместе с Redом - заяц [sic!] дала 15 руб. на кофе. "Дима, (умоляюще!) Купи!!! Я тебе денег дам!.. ..... (Со смехом): Я тебе долг отдам!.." И ты хотел позвать... Впрочем, имени ты не называешь. Этот архив - для всех - а она - тайна. А потом была ночь, был день, и ещё. Кажется, в то время в 330 ночью с Redом и BVA зарождалась и разрабатывалась идея пароля.
И 24 [-го]. Дианка жаловалась в троллейбусе, что ее оштрафовали, а ты всё торопил и спорил, утверждая, что придти [sic!] надо раньше. А потом был шок... Ольга около первой аудитории увидела тебя и, улыбаясь, вышла навстречу. Зачет и два экзамена. Подлетела прекрасная [sic!] физхимовка и очень удивилась, увидев вас вместе. Я горжусь тобой, сумевшему [sic!] четко сформулировать свою "неправильную постановку стопы" и то, что "каждый человек волен ходить в тех штанах, каких он хочет". Интеграл Олин, но физхимовка обломала тебя, сказав, что там минус. А ты так ретиво бросился показывать возможности своей записной книж[к]и, написав ln |x|+... . Господи! ....... Потом ты ушла. Ольга ушла тоже - интегралы она решать не захотела и в кино не пошла. Наверно, подумав, что билеты для ... и та отказалась[.] Но ты ведь не предлагал ..... Она будет ходить с тобой, когда будет чуть вежливее. Потом прощание, от которого хотелось плакать. Ты бежал наверх, и встретил кого-то, словами пытаясь вылить душу. Наши спустились из кино. Настенька и Катя пообещали фото, если не вылечу. И вот тут ты увидел великого оутовца, также спускавшегося с фильма. "Что делать?" - вечный русский вопрос. Спасибо, Человек!!! А потом вылетела Дианка с четверкой. И ты посеял телефон. "Боже! Какой идиот!" - это уже внизу, в гардеробе. Ты поднялся - к счастью, он лежал там. А потом[:]
Когда мне невмочь
Переси-лить беду
Когда подступает
Отчаянье....
Крымский, Калин[ин]ский, Триумфальная. Ну а потом метро Домодедовская, - Венерка летит домой. Ну всё. Архив. 6.2.90.

Настоящий документ - самый громоздкий во всём Архиве, видимо, самый замороченный, и воспринимать его, по всей видимости, непросто. Чередуются лица обращения к самому себе и Ксюхе, имя ее порою забито многоточиями, порою означено Прекрасной физхимовкой, мелькает какая-то дурацкая мысль, что она - тайна. Пиковский, повстречавшийся в холле главного учебного корпуса и посочувствовавший мне, оставивший номер телефона на случай, если завалю и третью пересдачу, написан Человеком-с-большой-буквы, а сам листочек с номером телефона - телефоном, как будто в гардеробе я оставил не бумажку, а сотовый. Нет, игрушек таких не было тогда - они появились лет на десять позже.

Начать, конечно, следует не с билетов, а с Ольги. Ольга Тарарёва - добродушная, веселая, общительная и очень обаятельная девчонка, Ксюхина сокурсница и подруга. Как мы познакомились - я не помню, и это досадно, потому что Ольга - очень значимое лицо в моей МИСиСовской жизни. Возможно, знакомство наше произошло в каком-то из залов столовой главного учебного корпуса, где я, пересекаясь с всегда не желавшей общаться со мною Ксюхой, сокрушался от ее нарочитого невнимания. Там бывало такое - к примеру, когда "хохотал с отчаяния в столовой Б, профессорском", - причем в запамятованном эпизоде нашего знакомства Ольга наверняка (иначе быть просто не могло) обратилась ко мне первой. Возможно и такое, что Ксюха удрала, Ольга же осталась за столиком, и между нами завязался разговор. Но всё это гипотезы: документ Архива свидетельствует лишь о том, что до моего вторичного провала матана о моем общении с Ольгой Ксюха не знала (а общались к тому времени мы явно не в первый, не во второй, и видимо, даже не в третий раз). В начале следующего семестра только лишь благодаря Ольге я и стал хоть как-то вхож в "Ксюхино общество": наедине Ксюха безоговорочно сматывалась от меня, при Ольге же мы легко перебрасывались косвенными фразами. В тот день Ксюха атаковала мои "задрыганные брюки", а я с достоинством парировал, что "каждый человек волен ходить в тех штанах, каких он хочет". Аргумент возымел силу: Ксюха не нашлась даже, что возразить. К моменту нашего диалога, происходившего подле лестниц в большом вестибюле главного учебного корпуса, я уже получил пару и, ошарашенный, продуктивно переживал свой шок. Мой "режим телячьего восторга" вовек не разрешил бы мне того "отчаянного красноречия".

А шок был действительно неслабым! Я никогда не воспринимал, не привык воспринимать себя тупым двоечником! Двойку на экзамене всегда можно списать на случайность, двойку на пересдаче, увы, не спишешь, и хотя мои отношения с матаном не складывались еще с политеха, умея брать интегралы, я почему-то полагал, что математический анализ худо-бедно я знаю. Лишь сравнительно недавно, учась на философском, довелось постичь, что матан - по сути, иная математическая эвристика: он имеет дело с бесконечностью, в то время как классическая математика (делить на ноль в классике нельзя) бесконечности не знает. Знает, но никогда ее не трогает, деликатно обходит стороной. Странно, но ни на уроках алгебры в выпускном классе школы, ни в политехе, ни в МИСиСе фразы типа "забудьте всё, чему вас учили до сих пор" я не услышал. И, последовательно применяя имеющиеся математические представления к новому для себя материалу, естественно, ничего не понимал. Не так что совсем ничего (что такое предел, на уровне теории как раз и было понятно), но оперировать в сознании с несколькими пределами я уже не мог. Не укладывалось в голове такое количество "элементарноматематических" мыслительных операций. Интегралы же у меня получалось брать оттого, что в этом действии (если не вникать в "начинку", кроющуюся за подставляемыми из таблиц формулами) - та самая "школьная" эвристика, с какой и работала (вплотную приблизившаяся к бесконечности, но так и не ухватившаяся за нее) античная математика. Скажу, людям (причем в своей массе, включая и земского учителя) следовало бы уяснить, что точно так же, как механика Ньютона - не частный случай механики Эйнштейна (согласно Томасу Куну, время у Ньютона и время у Эйнштейна - понятия не тождественные), элементарная математика - не частный случай математики высшей. Они - разные мыслительные культуры, и последовательного перехода между ними нет.

Относительно же билетов - я не знаю, просто не помню, как получилось, что я вновь вознамерился куда-то позвать Ксюху. Возможно, общение с Ольгой как-то и повлияло. Кино показывали у нас в МИСиСе: какая-то изрядно нашумевшая вещь - но шумело по тем временам немало всего, шедевров не осталось лишь. Понятно, после проваленного экзамена мне было не до фильмов. На фоне дианковской четверки пара моя вообще выглядела унизительно. Пообщавшись с Ольгой и Ксюхой, потолкавшись среди однокурсников, шокированный, я вышел в вечерний и уже зажегший свои огни город. Через Крымский мост, по Садовому кольцу, через Калининский мост я добрел до Кутузовского проспекта. Был вечер - и я шел и плакал, навзрыд проговаривая окуджавское "О полночном троллейбусе". Лишь где-то в районе Триумфальной арки, вдоволь наревевшись и успокоившись, сел в "полночный троллейбус" и поехал к себе в Коммуну.

Следующий документ Наверх