На Черной речке белый обелиск,
или
Весной по горному Крыму
Часть вторая (первая часть отчета здесь)
ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ - 10 АПРЕЛЯ (Памятник битвы на Черной речке - мыс Фиолент)
О битве на Черной речке люди, как правило, не осведомлены. Несветлая страница русской военной истории - поражение русских войск, предвестник сдачи Севастополя. Безумие с военной точки зрения - атаковать укрепленного неприятеля, превосходящего тебя численно. Но на сражении настаивал царь, и М.А. Горчаков, командующий войсками, позже получил упреки от современников за отсутствие гражданского мужества перечить воле монарха. На памятнике цифры потерь - они сильно занижены. Как пишет Тарле (доверяю и в исследовании руководствуюсь его точкой зрения), потери русских составили до десяти тысяч, союзников - на порядок меньше.
Само сражение произошло 4 (16) августа 1855 года. Одиннадцатый месяц осады и месяц как убит Нахимов, главнокомандующий давно вынашивает мысль о сдаче города, и исходящая из Петербурга идея сама по себе прозрачна: или нам сопутствует успех и мы вынуждаем неприятеля снять осаду, или проигрываем, но и в этом случае мы теряем мало что, потому что мы проигрываем и так. Тарле пишет, что дабы сподвигнуть Горчакова к решительным действиям, в Крым был послан барон Вревский, «один из блестящих придворных генералов, быстро проникшийся основательностью царских предположений», - и Тарле добавляет, что «...по всему, что мы знаем о Павле Вревском, это не был карьерист чистой воды. Вревский явно и сам был убежден в необходимости дать генеральное сражение». [2, c. 363]
Наступление, надо полагать, и впрямь лучший вид защиты, но только делать надо всё равно с умом, иначе на выходе будет получаться лажа. Наполеон I, окажись на месте князя Горчакова, убежден, атаковать бы не стал. Однако на военном совете 29 июля присутствует царский посланник, а «в кармане у Горчакова лежат царские письма», - и неважно, что практически все убеждены, что даже и взять Федюхины высоты - уже к вечеру отдать их обратно: царь велит - значит надо делать.
И далее выскажу мысль, означившуюся перед походом за чтением "Крымской войны" Тарле: вовсе не генерал-адъютант Вревский «проникся основательностью царских предположений» и был избран царем в качестве продвиженца его намерений - наоборот, никто иной как он и убедил царя в необходимости решительных под Севастополем действий. И разумеется, сам же и был послан в Крым во исполнение задуманной авантюры. Данное предположение базируется на имеющемся у Тарле следующем:
Справедливость требует заметить, что, по-видимому, сам барон Вревский понял всю моральную невозможность для себя лично вернуться здравым и невредимым с поля битвы. Он побывал в самых опасных местах боя. Осколком ядра убило под ним лошадь, и он упал на землю. Сейчас же пересев на другую, он тихим шагом поехал к Горчакову, который стал убеждать его хоть на время удалиться и оправиться от ушибов. Вревский остался. Другое ядро сорвало с него фуражку движением воздуха и контузило его. Вревский не трогался с места. Третье ядро раздробило ему голову. Горчаков объезжал первую линию войск, когда ему доложили о смерти барона Вревского. Князь как будто этого только и ждал: он приказал находившемуся при нем начальнику Курского ополчения отвести войска с поля битвы к Мекензиевой горе. [2, c. 372 - 373]
И следует добавить, что нет ничего удивительного в том, что в залах Зимнего дворца зародилась идея контратакующих под Севастополем действий. И до августа 1855 года петербургская военная мысль имела весьма отдаленные представления о реальном положении дел. Так, Тарле пишет, что когда еще зимой, сменив на посту главнокомандующего князя Меншикова, князь Горчаков со своим штабом прибыл в город, гонор новоприбывших, типа, сейчас мы вас всех здесь научим воевать, улетучился очень скоро [2, c. 290].
Я в походе, и один из семантических пунктов окончания маршрута - Черная речка: я хочу посмотреть на ее топкие берега, на возвышенность, какую русским пришлось штурмовать 4 (16) августа 1855 года. Высота, на самом деле, очень небольшая: холм не выше Малахова кургана - но такие высоты, не остается иного, полтора столетия назад и служили ключами стратегических позиций. Тарле упоминает об отвесных стенах - они рядышком, чуть к юго-востоку, и чтобы лезть на них, необходимо специальное снаряжение. Со стороны речки штурмовать стены невозможно: штурм холма велся от места, где ныне памятник, - и взяв северо-западный холм, с северо-запада можно было атаковать и юго-восточный.
По дороге между холмами я продолжаю движение к мысу Фиолент. На севастопольской трассе совсем возле дороги случайно натыкаюсь на памятник битве при Балаклаве. Одно из немногих в истории Крымской войны сражений вне Севастополя, какое русское командование могло бы занести в свой актив. Не в силу военной одаренности князя Меншикова - из-за ошибки англичан. Кто-то, не разобравшись в ситуации или будучи недопонят, отдал приказ атаковать. Прежде равнину под Балаклавой англичане называли "долиной смерти", не исключено, также называют ее и теперь. Полегла конница, выходцы из элитных английских семей, и в самой Англии событие переживалось немало.
Мыс Фиолент - для меня, вообще, древняя история. На мысе Фиолент - точнее, в дачном севастопольском пригороде Фиолент - в 2004-ом я виделся с Женькой. Филиал психфака МГУ в Севастополе - и практика у них в дачном поселке там. Собственно, к ней, к Женьке смс-кой на исходе марта 2009-го, после Малого Кильсе, и было обращено моё из ялтинско-симферопольского троллейбуса:
Когда-нибудь я буду,
Прошло, в конце концов,
Не так и много лет.
Пишу - и не страшусь,
Живу - и верю в чудо
На мысе Фиолент,
На мысе Фиолент.
Восьмистишье, навеянное видом вывески в Симферополе какого-то неведомого мне завода "Фиолент". Легко, просто: взошел - и сама рифмуется лабуда всякая. Самое забавное, Женька отозвалась, мы встречались - но потому как понял, что продолжи я ухаживать за девушкой - для меня всё сложится благополучно, как и в 2004-ом Женьку от меня зашифровали. Хорошо, я не бодаюсь - я привык, привык давно. И лишь обещал на мысе побывать - надо бы выполнить.
Мыс обалденно красив! Какая-то диковинная черная скальная порода, редкая для побережья Крыма. К "Гроту Дианы" спускаться не дают: следы обвала, нижняя часть лестницы, вероятно, упала в море, забор опутан колючей проволокой. Но недаром я скалолаз - миную забор сбоку и спускаюсь фотографировать грот. Как мальчишка ношусь, восторженный, с фотоаппаратом, далее следую на восток, к южной точке мыса, признательный, что пришел сюда, и себе, и давешнему симферопольскому троллейбусу. День близится к концу, собираются тучи, и потому как вымокнуть ночью не хочу, намереваюсь дойти до места, где повстречал, придя на Фиолент, Женьку. Сосны небольшие были там - и выросли теперь, наверное... Сосны действительно выросли. Всё как и прежде: тот же поворот дороги, та же остановка - и лишь проход к морю дачники застроили напрочь. На Украине с этим вообще беспредел: сама южная точка Фиолента уже застраивается дачами. Богатые особняки, не уступающие московским. Чувство такое, дачи скоро подвинут и вытеснят, скинут в море маленькую воинскую часть, расположенную на самой оконечности мыса.
Фотогалерея: 10 апреля
ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ - 11 АПРЕЛЯ (Севастополь: 4-й бастион, Малахов курган, батарея Жерве)
Иной вопрос, еще до похода, за прочтением Тарле положенный к рассмотрению в настоящем тексте: как получается, что боевые действия доводится возглавить наименее пригодным к ведению войны людям? Ведь отстоять Севастополь выгодно всем, начиная царем (Николай, пожалуй, первое заинтересованное лицо) и заканчивая защищающим бастионы матросом и армейцем, - и тем не менее, сперва - князь Меншиков, после - князь Горчаков ведут войну так, что не окажись в Севастополе Корнилова, Истомина, Нахимова и Тотлебена - обороны города не просуществовало бы и недели. Транслируя читателю мысль о засилии бездарностью высших этажей николаевской военной машины, к вопросу о негодности верховного командования Тарле обращается на протяжении всей монографии. Бессмысленное побоище на Черной речке, падение Волынского и Селегинского редутов, Камчатсткого люнета, связанное со смещением с поста начальника Корабельной стороны Хрулева и назначением вместо него штабного продвиженца Жабокритского, непонятно для какой цели ослабившего до предела укрепления накануне, Альма и Инкерман вне севастопольских бастионов - всё это плоды существующего в стране порядка вещей, когда способный и талантливый человек оказывается неудобен царскому окружению.
Меншиков отлично знал (при его бесспорном уме и огромной опытности он не мог этого не знать), что талантливый, одаренный самостоятельным мышлением человек может при николаевской системе иной раз выйти в генералы, - если ему повезет и если он не попадется в недобрый час на глаза и на замечание у царя, или у великого князя Михаила Петровича, или у Чернышева, или у Василия Долгорукова. Но чтобы человек с такими качествами попал на командующий, в самом деле руководящий пост, - это было в обыкновенное время абсолютно невозможно. [2, c. 201]
И вот, как общая картина происходящего: невозможность отстоять город понимают абсолютно все (противник объективно сильнее: его больше, он лучше вооружен, это коалиция экономически более продвинутых держав), - но один говорит: «Ребята, не переживайте, мы все здесь и останемся», - и оборона, несмотря на всю свою безнадежность, продолжается чуть не год, другой же (он не трус - он просто не боец) шлет царю записки о готовящейся сдаче и сдает город при первом "легальном" случае. Но тогда кто - если выигрыш войны нужен всем, - кто определяет ситуацию, что военные действия возглавляют до предела неспособные к ведению войны люди?
До похода, за прочтением монографии я полагал, что социум. Социум как надындивидуальный субъект и социум как группа людей, причастных его управлению. Надындивидуальная данность, в силу своей дифференцированности диктующая и поддерживающая социальное неравенство, поддерживающая ситуацию, когда одна часть общества живет за счет другой ее части. Однако при написании отчета данная мысль развиться должным образом не смогла, и ее дополнила иная: ведению войны мешает паразитирующий на теле государства надындивидуальный субъект, заботящийся в первую очередь о своей собственной целостности, и лишь после обращающийся к интересам "державства и войны" (и затеявшего перестройку Горбачева со всей причастной ему государственностью и смёл именно надындивидуальный субъект, - и наоборот, потому Сталину и удалось выиграть войну, а Наполеону I - создать дееспособную военную машину, что при тоталитарном режиме правления паразитирующей на теле социума надындивидуальной реальности места попросту не остается). Но когда так - относительно исследуемого можно полагать, что, похоже, и Николая, из честолюбивых побуждений желающего во что бы то ни стало выиграть войну, как и впоследствии Горбачева "сожрало" его же собственное влиятельное и власть предержащие окружение. Загадочная смерть - долгая и мучительная агония, какой не бывает от воспаления легких, слухи об отравлении, когда "вследствие неудачного бальзамирования лицо умершего необычайно изменилось и раздулось", позволяют полагать, что Николай был отравлен, - причем лечащему врачу, доктору Мандту, после смерти царя никто не воспрепятствует покинуть Россию [2, c. 269 - 270]. Да и о назначении командующим князя Горчакова, сменяющего на посту князя Меншикова, пишет (не исключено, датируя задним числом) не Николай, но наследник - Александр. Возможно, сам Николай после неудачной войсковой операции под Евпаторией в феврале 1855 года действительно решил сменить главнокомандующего, однако выбор его пал не на Горчакова...
И дальше ничто не мешает думать (и полувеком прежде в Михайловском замке случалось в сути своей подобное), что в Крымской войне, как и всегда, победило английское золото. Либо масонская ложа - как вариант. Либо и то и другое - что более вероятно. Странно, почему Тарле этого не видит. И ломает голову, почему поляк Жабокритский до предела ослабил редуты и люнет накануне их штурма (а в день штурма, сказавшись больным, скрылся на северную сторону), почему Севастополь на протяжение всей войны «отстреливался без пороха», почему на Черной речке Горчаков вводил в дело дивизии по одной, как будто нарочно отдавая их на уничтожение, попутно сваливая вину на убитого генерала Реада. Ведь если за каждое свое попустительство в боевых действиях военачальник получает звонкую монету - перед людьми, коих ежедневно посылает на смерть, афишировать он этого не станет, не останется тому свидетельств и в частной переписке. Просто, Тарле не может себе представить такого цинизма по отношению к Отечеству и сражающемуся в Севастополе войску. Но почему же нет - случается, к примеру, и такое:
В разгар войны, в ноябре, с опаснейшей позиции, из стоящей под Сапун-горой бригады [...] приезжает офицер и является в интендантство за деньгами. [...] Пишет и печатает всё это он через пятнадцать лет после Крымской войны, когда еще здравствовали почти все заинтересованные.«- Вы г. управляющий?«- Точно так. Что вам угодно?«- Могу ли я получить деньги для бригады по этим требованиям?«- Деньги вы можете получить, но это будет зависеть от вас самих, - добавил он глубокомысленно...«- Может быть, деньги сейчас получить можно? Не задерживайте меня, пожалуйста.«Управляющий вздохнул, потер лоб, будто о чем-то размышляя, наконец, проницательно взглянув на меня, хладнокровно спросил:«- А сколько вы даете процентов?«Я... не мог допустить такой патриархальной бесцеремонности и не вдруг понял вопрос управляющего.«- Какие проценты? С чего?.. Объяснитесь, пожалуйста, - проговорил я, немного сконфузившись.«- Я спрашиваю вас, молодой человек, - начал управляющий наставительным тоном, - сколько вы заплатите мне за те деньги, которые я прикажу отпустить для батареи вашей бригады? Мне обыкновенно платят по восьми процентов и более, но вы, артиллеристы, народ упрямый и любите торговаться. Ну, с вас можно взять и подешевле, однако предупреждаю: менее шести процентов ни за что не возьму, нельзя.«Такой бесстыдный и хладнокровный грабеж вывел меня из терпения». Офицер грозил, что донесет высшим властям. А тот твердил: «Эх, молодой человек! Горячки в вас много, а толку мало! Что же я буду за дурак, - продолжал он, вдруг воодушевившись и встав с кресла, - если я буду раздавать деньги зря? Нужны деньги - бери, да заплати! Ведь я не с нищего пользуюсь! Ваши командиры не шесть процентов, а чуть не рубль за рубль получают!»«Всё это он излагал при многих офицерах, бывших в комнате. Я тогда был очень молод, очень неопытен, и такое бесстыдное нахальство не мог переварить.«- Господа офицеры, - заговорил я, едва сдерживая себя, прошу засвидетельствовать, что говорит г. управляющий...«Пехотные помолчали, а гусары, улыбаясь и вежливо поклонившись, ответили:«- Извините, мы в семейные дела не вмешиваемся». [2, c. 192 - 193]
И Тарле на протяжении всей монографии указывает, что подобное не было исключением - наоборот, было в порядке вещей.
Я в Севастополе. Вышепрописанное, от коего по первой уверенности в догадке становится как бы и тошновато, для меня еще не очевидно. Из запланированного - побывать на Малаховом кургане, найти Батарею Жерве, Волынский и Селегинский редуты, Камчатский люнет, о которых в монографии так красноречиво пишет Тарле. В Севастопольской панораме задаю вопрос, где искать. «На улице Истомина» - отвечает экскурсовод. Карты города нет, и где улица Истомина - не знаю, но потому как известно, что укрепления защищали подступы к Малахову кургану, иду на Малахов курган. Наверное разберусь... Но разобраться не так просто. Лишь ближе к вечеру вырисовывается общая картина оборонительной линии. По периметру она большая - значительно больше, чем представлялась в Москве за прочтением книги. В поиске редутов совершенно случайно натыкаюсь на батарею Жерве - она за школой, справа от кургана, слева - небольшая улочка Жерве. Легендарная точка обороны: в день первого штурма Севастополя, 6 (18) июня, противник прорывает оборонительную линию и занимает батарею, занимает постройки на правой стороне кургана.
Будищев, так искусно все эти часы управлявший артиллерийским огнем своей батареи и всего третьего бастиона, был убит штуцерной пулей. Ниоткуда подмоги не было видно. Новые и новые потоки атакующих французов, избиваемые, правда, по пути нещадно, всё-таки устремлялись по той же дороге, по которой пришел Гарнье. Если бы не удалось выбить французов из домов и изб, где они засели (уже в тылу взятой ими батареи Жерве), и если бы генералу Отмару удалось подвести сильные подкрепления молившему об этом Гарнье, то, почти несомненно, Севастополь был взят союзниками почти в тот же день. В этот наиболее критический момент кровавого дня внезапно пришло спасение. Примчался Хрулев. [2, c. 323 - 324]
«Благодетели мои! В штыки! За мною! Дивизия идет на помощь!» - командует объезжающий оборонительную линию Хрулев случайно повстречавшейся роте солдат (их - 138 человек), только что закончившей перевозку орудий, - и противник, еще не успевший укрепится на батарее, выбит с батареи, перебит в домиках, захвачен в плен. Момент действительно отчаянный: укрепившись на батарее, неприятель мог рассчитывать обойти и Малахов курган, и третий бастион с тыла. Второй оборонительной линии позади первой нет. Первой линией обороны, защищавшей подступы к Малахову кургану, до взятия их противником были редуты и люнет, - но найти я их не могу, они как канули в воду, и главное, сколько ни терзаю прохожих, никто не знает, что это такое. «Вот третий бастион», - говорят мне в низине над стадионом, однако про редуты не знают всё равно. Совсем под конец дня в уже закрывающемся газетном киоске, разворачивая карту города, выясняю, что улица Истомина идет по другую сторону кургана. Поднимаюсь на курган, делаю снимок вечернего города, и здесь же, на кургане, испросив разрешение охранника, уже по темным сумеркам разбиваю палатку. Завтра я довершу свой поиск.
Фотогалерея: 11 апреля
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ - 12 АПРЕЛЯ (Камчатский люнет)
Селегинский и Волынский редуты, отстоявшие от передовой французской параллели на 400 и 300 сажен и получившие названия по наименованию полков, участвовавших в их устроении, были заложены и устраивались ночами в феврале 1855 года. Чуть позже, в конце февраля, на холме непосредственно перед Малаховым курганом силами Якутского полка был заложен Камчатский люнет. Люнет - то же, что и редут, но тыльная его сторона, горжа, открыта на случай, если неприятель ворвется на укрепление и его легко можно было бы оттуда выбить. «С тех пор, - пишет Тарле, - в течение второй половины февраля, весь март, апрель и май главные усилия французов и англичан, сначала не сумевших помешать устройству обоих редутов и люнета, а потом оказавшихся бессильными отнять их у русских повторными натисками, были направлены именно на эту цель» [2, c. 289]. Восторженного Тарле пересказывать сложно, оно и избыточно, и сам отсылаю читателя к его книгам, посвященным Павлу Степановичу Нахимову, Крымской войне, прочтение которых, возможно, даст представление о том, что сам переживаю в Севастополе. Разумеется, в свой визит я хочу посетить ключевые места той отчаянной, дерзкой, самоотверженной и до предела продуманной обороны.
Встаю как и всегда рано, спускаюсь по другую сторону кургана и до конца прохожу улицу Истомина, однако люнета нигде не нахожу. Его нет! Единственное что есть - место гибели адмирала Истомина. Истомин погиб, возвращаясь с Камчатского люнета на Малахов курган. Холм, пустырь, сбоку ближе к дороге - небольшой памятный обелиск, бездомный пёс бродит поодаль, на противоположной стороне холма - небольшое кладбище, дальше - застройки, и продолжения улицы Истомина там нет точно. Однако тут я и начинаю проникаться, с каждой минутой всё более укрепляясь в своем подозрении: а ведь я на Камчатском люнете! Белый металлический крест посреди холма - ведь что-то же он да должен значить! Плюс "Зеленый холм" - название, данное люнету французами. Плюс расстояние до Малахова кургана - метров восемьсот. Обхожу пустырь по периметру: фотография 12.04_0411 - похоже, в этих небольших ложбинах на краю холма полтора столетия назад были установлены орудия. Подходит женщина, врачующая бездомного четвероногого бродягу. «Вот он - Камчатский люнет», - подтверждает мою догадку она. И дальше я попадаю в ту волну душевной деятельности, когда переживается соприкосновение с самою Историей, и кроме того понимаю, что в этом месте поход мой завершен, потому что если Камчатский люнет пребывает в таком запустении (благо, не застроили - могло бы ведь быть и хуже!), редутов я не найду точно. И после - та конкретная расслабуха, когда делать больше уже ничего не хочется, а сам ты исполнен чувством сделанного дела. Поход завершен - я прошел свой маршрут. В электричке на Симферополь - группа школьников из похода, - и я прихожу в недоумение относительно величины их рюкзаков. Не знаю, что и где они ходят, но мотайся с таким рюкзаком сам - бродить бы мне по Крыму до самых майских праздников. И после, уже по пути в Москву, я с благодарностью думаю о Магадовой Маринке, кому писал еще в начале февраля, писал не помню да и неважно о чём, ответа, естественно, не последовало, но проснувшись на следующее после письма утро, неожиданно обнаружил, что вновь, как и в бытность МГУ-шного альпклуба, безумно хочу мотаться по свету. И засобирался в Крым. Собственно, это и вот - спасибо, Маринка!
Фотогалерея: 12 апреля
2013, май
- По горному Крыму. Атлас. 3-е издание. Симферополь, НПЦ "Союзкарта", 2012. Картографическая подготовка А.П. Павленко.
- Тарле А.В. Крымская война. Том 2. СПб., 2011.