[пастой:]
Архив 19.2.90
[карандашом:]
17.7.90. (Kolpland)
Вундер.
Калашников[.]
Олег[.]
Калашкин[.]
Князь Калашников.
Я не стану с тобой жить. Почему? Я не люблю, когда моя спина не закрыта. Во вторых [sic!], я сам буду выбирать своего товарища по комнате, не надо ничего решать за меня.
Ты жутко горд и завистлив. Ты бесился, когда я одевал башмаки с каблуками, собираясь в Ленком. Я обещал себе не обламывать твой юношеский пыл. Ведь тебе нужна лучшая пара из того, что я приношу. Но, предчувствуя мой приоритет, со мною ты не вышел ни разу! Помнишь, я выкинул тебя с моего места в 734? ["двойка" исправлена на "единицу":] 1.6[.90]? Боюсь, дальше будет еще хуже. Но я не хочу, чтоб моими руками судьба учила тебя жизни. А помнишь, Хельга сидела у нас? Тебе бы уйти, но ты не способен на это. Всилу [sic!] своей гордости ты опустился до воровства. Ты слишком горд, чтобы просить, не правда ли. И вообще: отпрыск дьявола. Чтож, посмотрим, как расплатится он с тобою.
Целый год мы вместе жили, вместе ели и даже выпивали. Хорош.
Не отчаивайся, друг! Зато у тебя широкие плечи.
<<Он мог бы чувства обнаружить, А не щетиниться, как зверь; Он должен был обезоружить Младое сердце>>. Злился я на него, конечно, капитально. Словно кошка какая перебежала тогда меж нами. Думаю, он был неадекватен больше меня - и я не знаю, что с ним происходило. Быть может, тот же кризис, что настиг меня 85-ом? И не первого июня - первого июля я выкинул его со своего места в 734-ой. В июне у нас всё было еще благополучно - и 26-го числа я восторженно прибираю в Архив найденный черновик его письма к "таинственным незнакомкам", 30-го - надписываю документ, а вот через день или два: лето, вечер, Коммуна пуста, остались иные - они и тусуются кучками, впятером или вшестером под вечер мы зависаем в 7-34. Ксюхи нет - она давно уже не в Москве. Сидим и треплемся за жизнь. Ухожу, возвращаюсь - он на моем месте! Добро бы не знал - нет, видел где сижу, нарочно делал назло! Взял его за руку и выдернул с кровати в бешенстве! И именно в те дни - чуть позже или чуть раньше - он и изрек, что исключает меня из Лиги, - но это-то как раз было по-барабану, - однако что не оставило ему абсолютно никаких шансов на прежнее отношение: фраза, прозвучавшая из его уст совсем накануне нашего инцидента. "Детей моих воспитывать будешь!" - в какой-то локальной перебранке выпалил он мне тогда. - Э, брат, стоп! Вот так себя люди не ведут! - Двумя неделями позже я даже постеснялся зафиксировать его слова в Архиве, в те же дни дистанцировался моментально. Но что действительно забавно: так вот, оказывается, когда впервые "записала" эта тема! Много позже, зимой 1997-го, в начале полосы социальной неадекватности - там, где в "Подвисшем курсовике" описываю, как к потолку приделывал петлю из собачьего поводка: осенившая догадка - она и была продолжением заданной Калашниковым темы. Я действительно не понимал, кто и за что меня мутузит, чего от меня добиваются, и догадка - она была чем-то сродни задаче, как четыре расположенные квадратом точки соединить тремя прямыми линиями. Предполагается выход за пределы мышления, а это сложно. Развеивая укоренившийся в сознании образ "благодетельствующей Отмаховой", что она-де хочет женить меня на Вике, меня гнали в отношения с посторонней девушкой с рождением в браке чужих детей. Обалдевший, я тут же позвонил Мадлен - и та просто и спокойно сказала мне: "Я рада, что ты обо всём догадался". Хаос в институте на три дня стих - и одногруппник Колька, кто прежде "пел", указывая на наших девиц, дескать, взгляни, сколь много их, прекрасных, выбери кого-нибудь - и ты тотчас решишь проблемы с жильем, - уже не убеждал найти подругу, а взирал издали как-то подбито и виновато. И достойно внимания, что тогда, в 90-ом, моя собственная мысль, возникшая в ответ на калашниковское, была приблизительно такой: "Интересно, как это он собрался наладить отношения с Ксюхой?" Удивительно, но даже и тогда, в разгаре лета, я всё еще чту Ксюху своею, всё еще внутренне не веря, что произошедшее уже "случилось именно со мной", что я "досадным образом убит". "Отпрыск дьявола" и пассаж о "широких плечах" в моей заочной к Калашникову речи - воспроизведение его же речений, - и его "дьявольское" для меня всегда звучало синонимом "особиста". Так и воспринимал его во все времена, всегда держался настороже, - но когда человек не заряжен что-либо предпринять в отношении тебя - он же не светится, ничем не отличен от прочих. И лишь мое заявление относительно воровства Калашникова - здесь я, без сомнения, погорячился. Я и не помню, что у меня пропало (быть может, билеты какие?), но собак на него в любом случае понавешал зря. Здесь перед Калашниковым нужно смиренно извиниться.
О малодушии моем - тема особая. Запись Калашникова на листе из моей записной книжки, конечно, не из начала июля - из более ранних времен, возможно, из мая (все достойные Архива листы записной книжки в Архив я подкалывал уже в Колпашево, и лишь не в хронологическом - семантическом порядке). Увы - и здесь должно сознаться: Калашников был прав. На всём протяжении первой и неудачной редакции Архива я занимаюсь ненужным самобичеванием, но здесь Калашников лупит в самую точку: есть и поныне то плебейство, доставшееся мне от матушки. "Неумение умирать" - если уж совсем кратко. В 2004-ом я сочинил этот славный афоризм: "Мы достойны тех судеб, которые нас избирают: взирая на наши простоту, слабость, малодушие судьба распознает те рубежи, преодолеть какие мы окажемся не в силах". Илгварс, услыхав сие, изрёк, что афоризм не может быть столь громоздким, но выразить эту мысль компактнее я не могу.
Калашников выходил со мной на лом, но позже, уже в следующем семестре, когда ни он, ни я уже не были студентами института, и в расплату взял себе что-то из Таганки. Таганкой - так, чтобы совсем уж сверх меры - сам я не восторгался никогда, и не знаю, остался ли доволен он. Я не общался больше с ним так близко. Ситуации нашей ссоры, его заявления, оказалось довольно, чтобы дистанцироваться всерьез. И можно лишь добавить, что самоуверенности по осени поубавилось в нём изрядно. Он вообще хотел эмигрировать из страны - и по его просьбе из телефонной будки на Мосфильмовской улице я звонил в шведское посольство. "Нэт", - сказал мне голос в трубке, "нэт", - передал я Калашникову - и он и вовсе сник. Что с ним было? Быть может, неожиданно для себя он обнаружил, что его ПТД противоречит первому закону термодинамики? Как бы то ни было - в любом случае, в том, что мой МИСиСовский друг пережил свой кризис и нашел себя в жизни, я не сомневаюсь.