Всегда при прочтении настоящего документа Архива губы моя трогает легкая улыбка: я не предавал тебя, Колька, но обязательно предам! Коллизия, впрочем, в какую загнал меня Мелкий, была отнюдь не из простых. Не знаю, зачем он затевал эту игру в демократию (впоследствии всё как-то "плавно" прошло и без нее), но голосовать мы были должны относительно Кольки, остается он или же покидает фирму. В те времена, когда Мелкий с Колькой "выясняли отношения", в коридоре шестого этажа лефортовского общежития Мелкий буквально вытащил из меня обещание о его поддержке. С собой я был честен, был честен с Вовкой, и обещание быть за него, но не против Кольки Мелкому я дал, сам для себя решив, что ни "за", ни "против" вообще кого бы то ни было на фирме голосовать не стану; человек же, чье имя осталось запечатленным в Архиве Колькиной рукой - один из МИСиСовских чиновников, к кому Колька просил меня обратиться по поводу его перевода в МИСиС. И дальше мне становится немножко не до улыбок, потому что просьбу Кольки я так и не выполнил. Вообще, я не то что забыл - скорее, с самого начала не верил, что в МИСиС можно перевестись, наверняка держа в памяти ситуацию, когда годом прежде сам с подобной (несколько, конечно, иной) просьбой представал перед Маняхиным, замдекана "полупроводникового" факультета, - да и не понимал, в общем, чем обратившийся к чиновнику я окажусь лучше самого желающего перевестись в МИСиС Кольки. В итоге навалившаяся ли зачетная неделя, сессия, общий ли несветлый фон отношений с Ксюхой определили, что Колькина просьба напрочь вылетела из памяти. Позже Колька сказал, что уже ничего не нужно и с Наташей они уезжают из Москвы, - однако во временном промежутке между просьбой и ее отбоем, представ перед Колькой в один из дней, я обнаружил, насколько Кольке важен мой ответ. Мне и по сей день совестно, и я даже допускаю мысль, что ситуацию затрагивали всё те же социальные аномалии, запустившие в ход их с Мелким ссору, и сходи я к чиновнику - вопреки здравому смыслу меня бы ждал успех, и в дальнейшем - обоснование Кольки в моей фирме в качестве банкира. Такой вариант развития событий мог бы быть интересен даже теперь, и понимай я "тайный ход фишки", испытывать перед Колькой неловкость ныне мне бы не приходилось. Быть может, я ошибаюсь, но общее мнение о ситуации сложилось именно такое.

И наверное, именно в этом комментарии и следует рассказать (иного случая не представится) историю наших последующих с Мелким отношений. Впоследствии случилось так, что сколько-нибудь серьезно воевать на театралке мне довелось лишь с ним одним. В самом начале осени на Ленкоме я провел несколько продаж (вторая была ужасна, но Мелкий простил мне пять непонятно куда девшихся номеров), и вопрос о моем уходе "на вольные хлеба" был поставлен, как мнится, не только и не столько из-за многочисленности моего войска, но одновременно и тогда, когда помимо беляевского народа перед Вовкой предстал и "найденный" мною в Беляево Немец - Немцев Серега, матерый ломовской волк прежних лет, чьи симпатии склонялись отнюдь не к Мелкому, но к Бабочкину и Лузанову. Мелкого, как и было сказано, я покинул (в те времена и начиналась та война на Таганке), но и потакать Немцу не стал тоже - за что и получил маленький "беляевский бунт". Возглавь бунт сам Немец - Беляево я наверняка бы потерял, но Немец был занят делами поважнее лома и на фирме предпочитал роль серого кардинала. В открытую против меня выступила одна девчонка, кого сам же вытащил на лом и с кем пошел на первого взятого на Таганке "Мастера" (именно на "характерную неуспокоенность" этой девушки, Славы, и ссылается пролог Архива при попытке характеризовать певшую у Вестра~вского костра Удивительную Девушку Соню), но беляевский народ остался со мной, и "советник" мой поуспокоился. После, уже в феврале, на информатике возник еще один очаг напряженности: бойцы транслировали мне, что бунт готовит мой бригадир Сашка Каплун, - однако на мои прямые вопросы Сашка весело глядел мне в лицо и отвечал, что всегда был и будет за меня. "Гниль", тем не менее, шла откуда-то с первых двух этажей Коммуны, и не исключаю сейчас, что в любом случае источником той нестабильности и был недовольный моей политикой Мелкий. Злился он к тому времени, кажется, уже не на шутку: и моя сумбурная Таганка, и занос Цирка (не очень удачный, точнее, почти совсем неудачный, но стечением обстоятельств пришедшийся именно на продажу Мелкого), - и у меня непременно пошел бы раскол, не начнись у самого Мелкого по весне напряженка с Красовским. Как думается теперь, "шесть восьмых" частей росписи Большого выставили претензии Красовскому, полагая, что имея две на Большом доли, Бауманка морочит им голову. Я не знаю, из-за чего еще Красовский мог бы пойти на Мелкого войною. Общаться с заносчивым Красовским всегда было неприятно, Мелкий вообще жил с ним как кошка с собакой, но чтобы вот так, воевать внутри фирмы... Мелкий мобилизовался, замирился со всеми, в том числе и со мной (на договоре том и закончился "постархивный" Архив), - и ныне, перечитывая текст того договора, я прихожу в совершеннейшее уныние, ибо Мелкий ободрал меня как липку, разделал под орех! Первый (и надо думать, самый главный для Мелкого) пункт договора гласил, что МИСиС не лезет на Современник, взамен чего получает выраженную в нескольких номерах прикрытия дружбу Мелкого на Ленкоме, - и всё это было славно, однако прочие пункты были для меня откровенной обузой (я совершенно не видел этого!), и Мелкий, обвинив меня в несоблюдении договора, легко мог бы его расторгнуть. Больше всего, однако, сейчас забавно то, что впоследствии, когда угроза отступила и Мелкий вновь стал задирист и необуздан, когда он уже получил "четвертую" продажу Современника, не Мелкий мне, но я ему, появившись на "четвертой" продаже, пенял на нарушение договора. Общаться с ним по тем временам было уже совершенно невыносимо, и прикрытия на Ленкоме к тому времени он меня лишил.

За "четвертую" продажу Современника на театралке в мои времена шел разговор особый. Первые две продажи месяца держал Университет, третью - МИФИ, четвертая называлась Базановской, и за нее вели спор несколько вузов, к которому был причастен и МИСиС. Прежний МИСиС, не мой - легший года за два до моего появления на ломе. Непонятно кто (это действительно неясно, и за времена своих театральных лет внятной гипотезы я не услышал ни одной) ночью во время лома вызвал ОМОН: студенты были жестоко избиты, кому-то даже проломили череп. Было это именно в "четвертую" продажу: несколько фирм легли и больше не поднялись, причем "ответственности за теракт" не взял на себя никто. <<Измышляя гипотезы>> и памятуя римское "qui bono", сам могу предположить, что побоище на театр могли вызвать МИФИсты: уже по моим временам у Университета народ был всегда, у МИФей же народа почти не было, и война на театре была не выгодна в первую очередь им. Перекинься ломы с "четвертой" продажи на "третью" - МИФИ потеряли бы всё, в том числе и Большой. Собственно, побоище на Современнике и оказалось тем событием, "замирившим" театральную Москву: появившись, я наблюдал лишь сложившийся паритет, когда каждый следил за сохранностью своих "границ" и "невторжением" в зону чужих интересов. Таганка, на которой я и получал свой первый политический опыт, была эдаким "полигоном", где в силу структуры "слоеного пирога" обидеться никто ни на кого не мог. В мою первую осень, общаясь со мной, Немец и склонял меня к войне на Современнике за "четвертую" продажу месяца, однако вариант этот не очень нравился (точнее, совсем не нравился) мне: во-первых, это значило закрепиться и осесть в чужом, оппозиционном Мелкому лагере, а во-вторых, сам я никогда не любил Современник и из артистов кроме Гафта не знал там, по сути, никого. В итоге "четвертая" продажа досталась ни кому иному, как Мелкому: во второй ли, третий ли год моей театралки, скрепив сердце, Университет отдал ее, потребовав от Бауманки человека, не представленного на Маяке. Человеком таким оказался Лёня. Нести Мелкого с Лёней я и пришел уже под конец сезона в свой предпоследний на театралке год.

По сути, это был единственный лом, который я выиграл на все 100. О том, что я его несу, Лёня знал с самого утра, однако к защите театра должных усилий не приложил. В тот же день, уже на Большом, чуть ошарашенно он говорил мне, что не думал, что у меня соберется народ. Народ мой действительно меня не подвел: с подъехавшими к продаже и бывшими с утра бойцами в общей сложности у меня набрался четвертной. И дальше из памяти воскресает картинка: люди мои плотно стоят у решетки, Мелкий и Лёня с несколькими бойцами пытаются бардачить, однако продолжается это недолго, потому что в один из моментов, оглядываясь на дорогу, я вижу, как Мелкий и Лёня, девчонка Юлька-Миледи (недавняя школьница и одна из двух моих светлых Юлек-подруг, работающая на Большом на Мелкого, кого Мелкий и притащил с собой наверняка ради того, чтобы показать, как он расправится с дерзким МИСиСом), садятся в машину. В ликовании, подняв вверх руки, я сбегаю по ступенькам вниз к общающемуся с кем-то подле театра Графу: "Граф, поздравь меня!" - и Граф, почему-то чуть покривив лицо, без энтузиазма жмет мне руку. И всё - это был последний раз, когда я видел Мелкого. В следующем сезоне, приняв предложение Графа идти с войной на Ленком, сражался я уже против Амирханова Сашки. На самом деле, предложи мне союз Сашка - я бы скорее принял его, но Сашка не сделал этого. Война та была проиграна - не очень-то Сашка и нуждался в моей помощи. "Эх, Дима, не на ту лошадку ты поставил", - с укоризненной улыбкой говорил мне Сашка подле Ленкома уже весной, по окончании последнего лома, - и я, не желая вступать в прения, отвечал что-то совершенно несерьезное, типа, будь иначе - всё это было бы и не интересно.

Я не знаю, из-за чего ушел с театралки Мелкий. В год войны на Ленкоме я видел, как номера на Большом получал Сашка. В качестве гипотезы могу допустить, что останься они с Лёней - им серьезно пришлось бы работать по народу, а делать это по тем временам они уже давно поотвыкли. Весь их народ был народом Сашки. Собственно, в том и засада экономически сильной фирмы: на определенном этапе развития народ ей становится не нужен, а порою попросту и напряжен. Война, пришедшая в следующем сезоне на Ленком, безусловно, испытывала на прочность мелковскую на Большом долю, - и между прочим, Граф, предлагая союз, среди прочего сказывал, что МИСиС - та сила, с которой приходится считаться. Звучало это серьезно - и кажется, такого большущего себе комплимента я не слышал ни от кого и никогда. Судя по всему, последний на Современнике лом действительно как-то изменил расстановку сил на Москве, но о заносе Мелкого на Современнике я в любом случае не жалею. Нотки сожаления - лишь о том, что в следующем сезоне пришел на бауманский Ленком против бауманского Ленкома. Писал же, твердил же когда-то: "Бауманский Ленком МИСиС не придет нести никогда!" - однако во времена театрального лидерства последовательности в моих поступках (как на театралке, так и в жизни - увы!) стало меньше. И это был именно связанный с театралкой, обусловленный театралкой "мировоззренческий крен", выровненный лишь позже временами социальной неадекватности. И за Ленком теперь и хотелось бы извиниться как перед Сашкой, так и перед всеми, с кем в 90-ом был дружен на Ленкоме.

Следующий документ Наверх