Эти игры были действительно жестоки. Не о спектакле речь - спектакля я не помню. Помню, играл мой однофамилец. Билеты, насколько можно реставрировать события, покупались 31 марта, с четвертого лома. От расплаты с народом в ту субботу у меня остались две пары "Жестоких" и "Круг". "Неучтенка" в две лишних пары в тот лом возникла впервые, и появилось не иначе как оттого, что дальние доставшиеся мне номера выкупали лишь один котирующийся спектакль. Ну не брала Бауманка "Жестокие игры", не считала их за баллы! А я брал - для меня это был Ленком. Лом позади: в какой-то из коммуновских комнат, где мы собрались поделить билеты, Серега Осокин сворачивает бумажки с номерами и кладет их в шапку. Все уставшие - и все напряжены: вот он, финал лома - кому достанется что. Все, понятно, хотят "Юнону", но "Юнона" в расплате одна. "Стоп", - говорю я Сереге (он уже и руку тянет к шапке) - и прежде бумажки с номерами вытягивают прочие бойцы. Но нет первого номера! Серегина очередь (я - последний: себе я забираю то, что останется от расплаты с народом), но снова звучит мое "стоп!" Понимая, что что-то здесь не так, вытягиваю номер прежде него. И вновь это не "единица"! Последний (он же и "первый") номер забирает счастливый Осокин, расплачивается за "Юнону" и сознается, что бумажку с цифрой "1" скрутил сильнее прочих. Я на него тогда даже обиделся слегка - ибо, ну что это за "жульничество"! Народ разбирает билеты - и от расплаты остается три пары. Мне жутко неловко быть "держателем банка", я всё предлагаю кому-нибудь забрать "лишние" пары, но народ как-то тихо расходится, оставляя меня с билетами на руках. Сперва на одну из ленкомовских пар приглашена Дианка, но после переигрываю, испрашивая у Дианки разрешения идти с нею на "Круг". Дианка не возражает: "Круг" и котируется больше, но Дианка не чтит тех материй - она просто идет в театр. А на "Жестокие" я пойду с Ольгой, Светкой и Ксюхой.

Вечером 14-го апреля я после очередного лома. Уставший, но безусловно довольный. В 734-ой с девчонками (Ксюха где-то поблизости, но не с нами) за стоящим посреди комнаты голубеньким кухонным столом мы режемся в дурака, и выигрывая в какой-то бесчисленный раз подряд, я от души хохочу своему везению. О том, что везение обернется катастрофой, я, конечно, не подозреваю.

Я не могу объяснить этого феномена! Не могу объяснить, почему везение в игре коррелирует с невезением в любви! Как будто кто-то из-за пределов нашего мира издевается нарочно, раскидывая карты в колоде так, что все тузы достаются "третьему лишнему". Здесь можно лишь выстраивать гипотезы. Успех в игре - это всё равно интуиция, ведущая рукою игрока сбросить именно ту карту, какую и нужно сбросить для достижения выигрыша, но почему, ведомый интуицией, я не пожинаю плоды удачи в общении с девушкой? Быть может, именно потому что "не судьба", и интуиция (как "путеводная нить, связывающая человека с гармонией миропорядка") и выводит меня на модель поведения, не предостерегающую от, видимо, уже уготовленного мне "ночного разгона"?

Кому я читал стихи в метро - я не помню. Был предпасхальный вечер, все вместе мы ехали в Лефортово в какую-то небольшую церквушку. Были Рыжик со своим Лешкой, была Аскарова, Ксюха, Ленка Воронина, наверняка кто-то еще. Памятно, по дороге туда по "заданию" Ксюхи я бился головой (и сильно ведь - дурак!) о какую-то кирпичную стену - что, впрочем, у самой Ксюхи вызвало одно лишь презрение. Памятна брошенная Ксюхой в отношении меня фраза, что он-де "захотел прикинуться Христом, но мы ему не поверили". Хотя, в этом, на самом деле, действительно что-то было: Булгакова, его "Мастера и Маргариту" по тем временам я уже прочел. Тогда, конечно, не понял (как не понимает и большинство прочитывающих роман), что булгаковская философия бесконечно далека от мировоззренческих устоев христианства, что говоря о бессмысленности света Иешуа (почти "Иегова" - заметить кстати, сам прежде думал, "Иешуа" - переиначенное "Иисус") в отсутствии тьмы Воланда, Булгаков очень прочно стоит на диалектическом законе единства и борьбы противоположностей, и Воланд у Булгакова фигура отнюдь не менее значимая, нежели сам Бог. Но всего этого я не говорил, не мог говорить тогда Ксюхе - и это печально, потому что часа в два ночи, когда мы шли к Лёшке в его лефортовскую общагу, Ксюха и устроила мне мой "звездный час".

Что было? - Была широченная и пустынная, с унылыми заборами какой-то промышленной застройки и рассеченная трамвайными путями повдоль Красноказарменная улица, с Ксюхой мы шли чуть поодаль то прочих - и Ксюха методично и последовательно, шаг за шагом, словно доказывая теорему, излагала мне о моем ничтожестве, о том, что она меня не любит и что будущего со мной у нее не будет никогда. Мысль ее не витала и не кривлялась (с четкостью мысли у Ксюхи вообще всегда всё было в порядке) - и в этой "проповеди" Ксюха оставила свою манеру издевательств и говорила со мною на равных. И это "на равных" и выбивало напрочь! Наверное, что-то около получаса продолжалось то "избиение младенцев". Это был самый холодный душ, какой мне когда-либо доводилось принимать в жизни!

Наверняка же звучало что-то типа: "Маньяк, ты ведь не пойдешь с нами!" - ибо девчонки ушли, а я остался один. Пытаясь опомниться, я побрел в Коммуну через пустующий город. На Таганке очень тянуло сигануть с моста, но погибнуть готов я не был, и мне пришлось каким-то образом рационализировать свою боязнь. Сама идея, впрочем, повисла, и на следующий день в Ленкоме я и выразил ее Ксюхе: "Ты веришь, что я могу спрыгнуть с моста? В холодную апрельскую воду?" Именно так и было сказано - причем, сказано, видимо, с надрывом, - и здесь я убежден: отзовись Ксюха, что она мне не верит, я исполнил бы свое намерение в этот же вечер!

С мостом у меня вообще давние счеты. "Димка, скажи, если бы там кто-нибудь тонул, ты смог бы прыгнуть?" Вопрос этот был задан мне Надеждой, когда через мост близ Белого дома мы шли к Киевскому вокзалу. То был октябрь 85-го - один случайный наш день в Москве. Тем днём я также грезил впоследствии. Могу ли я прыгнуть? Да разумеется, могу! Ничего невозможного по тем временам в жизни для меня не существует. Но я смотрю вниз - и понимаю, что, оказывается, нет. С тех пор тема повисла - и тревожить она будет еще несколько лет: до сентября 90-го, когда с Колькой и его супругой Наташей, с Аскаровой и Дюшей я в Питере. Мне хреново: конечно я ревную <<захлебнувшуюся плотью земною>> Светку, наладившую отношения, сошедшуюся с Дюшей. Я, оказывается, вообще, по жизни ревную всех моих дорогих подруг, хотя как женщины они не мои. Невысокий Аничков мост с конями над Фонтанкой: прислонив к перилам Дюшину гитару (которую почему-то не Дюша - я таскаю по городу), я восклицаю к Кольке и Наташе: "Ребята, я выплыву там!" Вытянув руку, Колька делает шаг - но, конечно, не успевает. Дюши со Светкой нет подле - они без нас мотаются где-то по городу. "Куда это он у вас поплыл?" - интересуются у Кольки и Наташи на мосту свидетели происшествия. <<Вот и Аничков мост, где ретивых коней...>>, - всегда на этой фразе, исполняя Розенбаума, Дюша впоследствии улыбался в мой адрес. Он и тогда, увидав меня промокшим на Московском вокзале, узнав о моем "купании", всё понял, конечно, - и после, чуть виновато, указывая на меня, всё восклицал: "Взгляните, какой он счастливый!" Но совестился Дюша напрасно: я не из-за него купался, не из-за Светки - из-за моста, подвернувшегося под слишком скверное настроение. И невысокого Аничкова моста оказалось довольно, чтобы тема отпустила и не тревожила боле. Тревожила, впрочем, но совсем иначе - и из-за того же на Таганке моста, каким пасхальной ночью 90-го года я возвращался в Коммуну, восемью годами позже мне довелось узнать, "почему Гамлет не убивает короля сразу".

Одним словом, в ту апрельскую ночь по-гамлетовски я предпочел "быть" - и был, безусловно, прав! Ведь на следующий день был Ленком! Я был израненною птицей, но я был в театре вместе с Ксюхой! Какая удивительная подобралась у нас тогда компания! Самый "звездный", какой и можно себе вообразить, "состав"! Девчонки по очереди сидели подле Ксюхи в восьмом ряду партера (моя пара была поблизости - в десятом: на "Жестокие" в кассе театра всегда давали пристойные билеты), - и кажется, все были в восторге. Уже в гардеробе Ксюха своей рукою снизошла до косого крестика на моей программке, а Светка в избытке чувств ринулась подписывать, что "это - Ксюха". Светка всегда была восторженной девчонкой - что и делало ее Аскаровой.

А после - метро Пушкинская. Светка задерживается наверху, возле касс, а Ксюха с Ольгой уезжают на эскалаторе. Я дожидаюсь Светку, но не наблюдая ее, полагая, что она уже внизу, тоже бегу вниз. В середине движущегося пути настигаю девчонок - и Ксюха: "Маньяк, а где Светка?" - Мое недоумение - и Ксюха, со всей присущей ей категоричностью: "Так мог поступить только ты!" <<Не в силах Ленский снесть удара...>>! Никогда не делал, никогда не видел ничего подобного, но со вчерашней ночи я на взводе! Через балюстраду, наваливаясь сперва - на одни, потом на другие перилла, перебираюсь на встречный эскалатор и бегу наверх. Светка встречается по пути. Поднимаюсь, спускаюсь - девчонки дожидаются, и Ксюха: "Жаль, Маньяк, что тебя в милицию не забрали!" Ольга стоит подле и сочувствующе улыбается. Светка, кажется, не осведомлена о произошедшем. Как свидетельствует Архив, в тот вечер я провожаю Ольгу в ее Домодедово.

И следующий день - и даже, сказать, вечер. 734-я комната: Ксюха, Светка, - да и, впрочем, все обитательницы того благословенного чертога. И я, затесавшийся где-то сбоку. Светкина кровать - и я восседаю на ней, беспечный. И угораздило же меня схватить и напялить Ксюхину кепку, которая, как позже поведала мне Светка, была даже и не Ксюхи. Ксюха, лишь заприметив это, подлетела, сорвала с меня сей "предмет неотчуждаемой принадлежности" и им же наотмашь залепила мне пощечину! <<Нет, это уж было слишком. Не всякий рожден перенесть>>. После пасхальной ночи я был уже закаленным малым, но, видимо, еще не до конца. <<Как язвы стыдясь оплеухи>> в гадливом состоянии духа я вышел в коридор, задумался - и со всего маху вмазал рукой по оконному стеклу! С тех на правой моей ладони красуется шрам: как память о 16 апреля 1990 года. Выбежали девчонки, все как-то засуетились, меня перебинтовали, кто-то приволок тряпку и начал вытирать забрызганный кровью линолеум.

А Пьер Безухов, скажу, мне и по сей день ближе Андрея Болконского. Вдумчивый искатель пути. Ксюха и впрямь умела видеть людей насквозь. Наверное, окажись на месте меня Пьер, он тоже, как и я в документе Архива, стал бы извиняться перед девушкой за свой, возможно, самый достойный в отношении нее поступок.

Следующий документ Наверх