Относительно данного документа я всегда полагал, что он - один из центральных в Архиве. <<И, может быть, не ошибался>>: ведь именно в нём впервые фигурирует имя Аскаровой Светки. 7 апреля, суббота, вечер, я - в 734-ой комнате: Ксюха удивлена моему присутствию - Ксюха куда-то сматывается, с ее соседками, Светкой и Ленкой Ворониной (Рыжика нет) мы болтаем, пьем чай, - и я ликую, что принят, что приветствуем в стане "врага"! И странно - ведь кроме чая мы, вроде, ничего и не пили (к спиртному по тем временам я не касаюсь вообще): девчонки, а поедемте в Питер? Студенческая, на самом деле, классика - и думаю, такую постановку вопроса чуть прежде я "срисовал" в среде бауманцев подле Ленкома. Взяться еще ей было просто неоткуда: сам в Питере прежде не бывал никогда, никогда прежде и не уезжал подобным образом. Уезжал, впрочем, но иначе чуть: в Томске с Костей Баяновым был лишь случай похожий.

Весна, в политехе учиться Костя уже не хочет, переводится в иной вуз, едет сказаться о том отцу - и я провожаю Костю на вокзал. "Слушай, а поехали со мной? - шальная такая, спонтанная, непонятно откуда взявшаяся и совершенно абсурдная идея Кости. - Эх, да паспорта у тебя нет..." - "Да нет, вот же паспорт!" В то, что я могу куда-то поехать, я, понятно, и не помышляю, и паспорт достается лишь <<из великой любви>> к истине. Куда ехать? - семестр в разгаре, да и банально нет денег. "Да вот же деньги!" - Костя вынимает из кармана какие-то купюры. Секунда замешательства, когда всё как-то меняется. Костя - староста в нашей группе: наверно меня прикроют перед деканатом. Мы смотрим друг на друга - и бежим, расталкиваем возле касс очередь, берем билет, прыгаем в вагон. Поезд трогается - Костя хохочет от восторга! Неделя ранней весны (подснежники на склонах гор!) в Восточном Казахстане - и несомненно, под впечатлением того путешествия чуть позже и будет написано в Томске:

Начало этого бессюжетного и незаконченного стихотворения, первое его четверостишие, надо думать - мотивы фантастики, воспринимаемой мною в тот год с подачи Кости, город же "проспектов и каменных башен" - это, безусловно, Москва! Костя, сказать, "из Москвы" тоже, учился там год, на почве ностальгии по нашему городу мы находим немало точек соприкосновения, однако "печален и страшен" - уже мой личный штамп о бездушности мегаполиса. "Длинные телефонные номера", фигурирующие в стихотворных строках документа Архива, - из той же, кстати, серии - и стих про Петроградский экспресс, написанный еще зимой и посвященный Ксюхе, будучи созвучным ситуации, попадает в Архив в модусе двух первых четверостиший. И можно лишь добавить, что штамп о "гудках в трубке" ныне давно уж в прошлом. Оглядываю пассажиров в вагоне метро - и воспринимаю какое-то очень уютное и невербализуемое единство со своим городом.

Однако о девчонках, с коими я воодушевленно треплюсь в тот славный апрельский вечер. Ленка Воронина - тихая и замкнутая, высокая, худощавая, светловолосая и в очках несколько закрепощенная девушка. Это ее не любила Ксюха, и впоследствии я даже становился свидетелем, как девчонки ссорились, не очень стесняясь моего присутствия в комнате. В присущей ей манере Ксюха выговаривала Ленке что-то предельно резкое, и Ленка, молча снося Ксюхину атаку, отворачивалась и садилась за учебу. Как полагаю, в 734-ой воспроизводилась та модель отношений, когда неадекватную, раненную и не способную постоять за себя особь безжалостно заклевывают. "Ворона"-то, по-видимому, и впрямь была "белой", и в упомянутом прежде диалоге о "типичной серости", возможно, Ксюха подразумевала иную семантику слова - ординарность своей соседки. Было ли оно так - сказать не возьмусь, однако ответить иначе мне Ксюха, надо думать, и не могла: Ленку она просто не любила, а из моих уст эпитет был нагружен исключительно позитивно. Надо отдать должное, в тот вечер Ленка понравилась мне куда больше Светки, преимущественно к ней и было обращено мое предложение относительно Питера - и Ленка согласилась тотчас, а Светка, чуть помедлив и оценив ситуацию, сказала: "И я еду тоже". Признаться, я не был в восторге от этого "навязавшегося" третьего (я ведь совершенно не знал девчонок - я познакомился с ними лишь пару часов назад!), но сколь же пустой и никчемной оказалась бы та поездка без Аскаровой!

Аскарова Светка! - Светка! Как много будет связано с нею в последующие времена! Как будто - даже и ничего, но: <<Тебе судьбу мою вершить. Тебе одной меня судить, Команда молодости нашей, Команда, без которой мне не жить...>> Словно некий эталон, какой подключаешь из памяти, идентифицируя самого себя, сверяясь с самим собой. Пожалуй, главное что было в Светке - та общительная искренность, та расположенность к миру: Аскарова словно излучала поток какого-то внутреннего восторга! Возможно, даже и толстовская Наташа Ростова - если описание человека совсем уж сводить к русской литературной классике. Есть люди, прекрасно владеющие собой, умеющие держать себя в рамках предписанного - вот Светка была совсем не такой! Попадая в неожиданную для себя ситуацию, сталкиваясь с непредвосхищенным вопросом, она вся как бы останавливалась, и после, устремляя в тебя свой по-детски искренний взор, выдавая ответ, тоном голоса и всем видом словно вопрошала: "Ведь так? Ведь я не ошиблась?" Позже Светка научилась, чуть запрокинув голову и прикрывая глазки, принимать позу светского равнодушия и мнимого высокомерия - всем при том видом подчеркивая театральную наигранность самой позы.

Однако к событиям той апрельской субботы. Наскоро собравшись, мы выдвигаемся на Ленинградский вокзал. Кажется, в переходе под Комсомольской площадью Светка осторожно снимает с моей головы черную ленту - и на волосы с тех пор лента больше не возвращается. Я торжествую: я еду в Питер с "Ксюхиными" девчонками - я сыграл на высоте! Со времен моего первого выхода на лом я вообще чувствую неизменное укрепление позиций в борьбе с небрежением моей любови. Не то что как-то изменилось отношение ко мне Ксюхи - нет: я сам, внутренне чувствую себя увереннее.

В Питере был холод! Холод в Питере был жуткий! Удобен нынешний век: в нём есть сотовый телефон, интернет и погода, будь всё это тогда - мы непременно запаслись бы с собой теплыми вещами! Светка, впрочем, кажется, почти не мерзла, мы же с Ленкой дрожали как цуцики! Картинка из второй половины воскресенья, отчетливо отложившаяся в памяти: вот мы шагам по Невскому, девчонки - по обе от меня стороны, и я, прижимаясь <<вправо, к отопленью>>, завидую горячей Светкиной крови! Есть типаж женской конституции - и сам именую его "плотно сбитая": крепкое и при желании отнюдь не полное (совсем, впрочем, и не хрупкое) женское тело. Такой была Аскарова. Была ли, есть ли - не так давно на факультете прознал, что "в русском языке нет перфекта", и дабы изъясняться корректно, отделяя "прошедшее завершенное" от "прошедшего незавершенного" язык прибегает к речевому конструкту "была и остается". <<Мы дружим со слюнявым Адмиралом, Он был и остается добрым малым...>> Но не могу же я знать, чем "остается" Светка ныне - я не видел ее уже три, что ли, года!

Утро того удивительного в Питере дня начиналось в сосисочной у вокзала, на Невском (давно уж нет той "точки общественного питания" - и всегда ведь вспоминаю, проходя место, где была прежде!), - и после, взяв на себя роль "гида-незамерзайки", Светка буквально делилась с нами своим любимым городом! Вид Ленинграда с колоннады Исаакиевского собора должного впечатления на меня не произвел (было очень холодно, хотелось поскорее удрать, и больше впечатлила ведущая наверх изогнутая винтовая лестница), зато в Эрмитаже!.. Живописи по тем временам я почти не понимал, это пришло позже, но в какой же восторг привели меня четыре роденовские статуэтки! С тех пор залы третьего этажа Эрмитажа - там, где Роден, где Ренуар, Моне и Ван Гог - неизменный смыслообразующий центр почти любого визита в северную столицу, и оказавшись в музее, я следую наверх уже набитым путем, не отвлекаясь, не расточая внимания (ресурсы которого в Эрмитаже, на самом деле, весьма ограничены) на "постороннюю" живопись.

После я много раз бывал в Питере. Поначалу - путешествуя в поездах, ныне - всё больше автостопом. И к весне 99-го уже пьянился тем пушкинским, столь отчетливо передающим дух и суть самого города: <<Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла...>> Янке, подруге славной, зазывая смотаться в Питер, воспроизводил Пушкина в записке - и жаль, что оставил невыделенным ключевые "ясны" и "светла"! Не поняла, наверно, что хотел сказать. Но как же, однако, красиво! Молодец Пушкин - вот чту его за такое! И у Бродского красиво - правда, уже про иное: <<...словно девочки-сестры из непрожитых лет, выбегая на остров, машут мальчику вслед>>. Всегда Мадлен с ее сестрой Тошкой за строками видел, и себя - на месте лирического героя.

Следующий документ Наверх