Архив. 18.3.90.
Второй лом. Потери - оторванный воротник у куртки. Ты взял Юнону и Мудреца. И еще 8 человек с физхима пойдут в театр.
Ты, взбудораженный, влетел в К-112, опоздав на 15 минут и ударив по пути по лбу Рэдрика. Записку прислал Жека Стронин на первом часе.
А в перерыве Вита подарила фото.
Почему Женька Стронин называл меня Кисой и предводителем уездного дворянства - лично мне неведомо. Как думается, в институте между парами князь окликнул меня графом - и мне пришлось рассказывать любопытствующему Стронину о нашей с Калашниковым Лиге. Что-то типа: рассказал - и позабыл тут же (вот дела мне помнить о всяких пустяках в жизни!), но Стронина это, видимо, каким-то образом впечатлило, и он начал обыгрывать мой аристократический образ на шутовской лад. Мне было всё равно - в этом плане я был самодостаточен и внимания не обращал.
На втором ломе я выступил уже в качестве бригадира. Все выведенные мною люди были с физхима, на курс старше меня, и мне было даже слегка неловко ими командовать. Позже я привык и уверенно вошел в свою роль. На Ленкоме Бауманка не проигрывала ломов практически никогда, и народ мой всегда был оплачен. Бауманка умела держать свой Ленком. Если врагов было много и продажа была под угрозой проигрыша, с первым паровозом гонцы ехали по общагам и бросали боевой клич. Продажа начиналась в час дня, позже среди всех московских театров, и подъехать и вынести врагов подкрепление успевало. Ехали даже не за билеты - просто за идею: вы что, несут наш Ленком! - хотя со всеми вышедшими на лом бойцами лидеры, безусловно, расплачивались. Я во все времена завидовал этой сильной фирме, в 90-е годы способной противостоять, пожалуй, и всей театральной Москве. Лидеры нескольких общежитий поочередно делили между собой продажи, и Мелкий, лидер лефортовской "двойки", имея в союзе очень сильного и никогда не лезшего в политику лидера шестого измайловского общежития Сашку Амирханова, Лёню из "четверки" и Диму, именуемого "большим" (в отличие от меня, "маленького"), являл собой половину боеспособной Бауманки. Мелкому противостоял Красовский, здоровая внутрибауманская оппозиция, и когда суббота была не Мелкого, Мелкий выводил народ по минимуму. Однако даже в чужие и слабые продажи по количеству людей в ту весну на меня ограничений не налагали: много я вывести всё равно бы не смог, и мне давали расти и развиваться. То было удивительное время - самое красивое и конструктивное из всех последующих проведенных на театралке лет. Возможно, готовясь понести Большой, Мелкий уже тогда запасался боевой силой - хотя в последующие годы, обнаружив, сколь сильно Отмахова проявляла участие в моей жизни, сам всегда пребывал в уверенности, что это она приложила руку к моей театральной стезе.
Возглавлял театральные советы в 622-ой неизменно Мелкий. Всегда по вторникам в "Конюшне", столовой близ метро Бауманская, проходил Большой бауманский совет, где лидеры общежитий решали, кто прикроет Ленком в ближайшую субботу; в среду же Вовчик ждал нас у себя в своей комнате. Неизменным "двойником" Вовки, его alter ego и <<близнецом-братом>>, банкиром фирмы и соседом по комнате был Колька - такого же маленького, как и Вовчик, роста, - и театральная Москва их двоих знала как Мелких, лишь при необходимости уточняя, что Вовчик - не просто Мелкий, но Мелкополосатый, по цвету его выходного театрального костюма. Банкир театральной фирмы во все времена был очень значимой фигурой: он распоряжался банком билетов, оплачивал народ, вел политику на садике, был доверенным во всех отношениях лицом - и при определенных обстоятельствах лидерство на фирме вполне могло перейти к банкиру. Зная о том, у себя в МИСиСе я никогда не вводил этой "штатной должности", расплачиваясь с народом всегда самостоятельно, хотя плюсом для фирмы это, конечно, не было. Позже мне говорили: ты - фирма одного человека, ляжешь ты - и МИСиСа не станет. Через несколько лет так оно и случилось, и лишь лом по тем временам уже совсем отходил в историю.
Внутри своего круга конкуренции Мелкий не боялся. Покачнуть его авторитет, его связи, его положение на театральной Москве было непросто. Очень цепкий реалист, всегда расчетливый и хитрый - так, если описывать его качества как политика. Двадцать первый ли, двадцать ли второй год шел ему тогда - и я всегда завидовал этим людям, с юных лет умеющих командовать батальонами. В отличие от него Колька был постарше, самым возмужалым из всего нашего собрания, и именно от него исходил заряд какого-то эмоционального тепла. Колька был более, что ли, заботливым, Вовка же, наоборот, являл собой оплот здорового, порою холодного прагматизма.
Третьим обитателем лидерского чертога и душою компании был Дюша! Дюша не занимался театрами, практически никогда не ездил на ломы, но всегда был неизменным спутником той славной театральной верхушки. Когда разговоры о политике и боевой силе от общежитий замолкали, когда Мелкий, восседая предводительском кресле, занимать какое кроме него не полагалось никому, подводил итог, кому и сколько выводить народа в ночь, наступала очередь Дюши: Дюша брал в руки гитару, и в 622-ой звучала бардовская песнь. После всех моих неурядиц с Ксюхой, после ее вселенского пренебрежения я попадал в родную стихию! Там, в 622-ой я буквально забывался до позднего вечера!
Практически всегда на советах у Мелкого присутствовал Амирханов Сашка, лидер бауманской "шестерки" - и я и по сей день преклоняюсь перед этим человеком, пользовавшимся небывалым авторитетом среди своих бойцов. Если Сашка произносил слово "надо" - на лом выезжало всё общежитие! Не всё, конечно, не поголовно, но в начале декабря следующего учебного года бауманскую от Мелкого толпу в 150 человек на Таганке в решающей степени обеспечивал Сашка. "Выходи, поломаемся", - сказывал он мне накануне той жестокой МИСиСу и химикам субботы, в среду или в четверг непонятно зачем появившись подле Коммуны (в ту пору союзниками, увы, мы уже не были), и я, будучи человеком прозорливым, просёк, что чем больше выведу народа, тем больше получу проблем с его оплатой. Ребята с информатики, каких в ту ночь я не убоялся вытащить с собой, впоследствии пеняли мне, что в качестве "жертвы" я выбрал именно их. В Амирханове Сашке никогда не было суеты, он не пытался возвыситься, общался ровно, добродушно - с каким-то оттенком внутреннего благополучия. Были в компании и иные: был упомянутый Дима, был просто веселый и компанейский человек Тоша, и единственным относившимся ко мне с налетом легкого высокомерия был Лёня.
Надо сказать, в верхушке той никто ни на кого не давил, не наседал. Не было давления и со стороны Вовки на Кольку, но Вовка умел поставить себя так, что Колька его слушался. Этой, впрочем, доминанты, взирая на мир сквозь свои розовые очки, по простоте душевной я даже не замечал. Для меня мои новые кумиры были единым авторитетом, и я, польщенный деликатным к себе отношением, был исполнен желания служить возглавляемому Вовкой его мощному и праведному социуму. Вообще, за театральной деятельностью, ради которой в 622-ой и собирались все эти славные ребята, стояло гораздо больше, нежели просто работа на театрах: то был очень мощный эмоционально сплоченный оплот с неизменно конструктивными микроклиматом, где сопричастные делу люди за интересами дела умели видеть друг друга. Со своим немногочисленным народом я был совсем маленьким, незначимым - но я не упомню, чтобы в ту весну мне не хотелось переступать порога 622-ой комнаты. Ситуация изменилась осенью - однако о том будет сказано особо.