Архив 17.3.90.
Вита. Группу и фамилию уточню. Но наш поток.
А! Стоп. Она в одной группе с Калашниковым. Значит, ПД-2.
Фотография принесена в дар на лекции по матану, после лома. (Юнона).
За Витой я пытался ухаживать - правда, было это позже, в ноябре, и ухаживания мои не продлились долго. В Архиве, уже не Белом, какой по инерции я всё еще собирал тогда, имя Виты фигурирует в трех документах пять раз. Вот одна из записей того Архива:
Это было что-то! В субботу Лузанов приволок пару. "Я его сейчас расцелую". - "Нежности потом". Вита отложила все дела и явилась на Таганку. [...] Потом говорили, что не приехал Губенко, и вы: Вита, Вовка, Д-Большой, Лёня, Марина шагали к Пролетарской. В метро прочтение письма, "смотри как меняется в лице", - это Д-Большой. "Будешь наказан". И последнее: "Невоспитанный ты, Дима, человек. Даже не познакомил с девушкой". - И они вышли. Расстроился сам, расстроил Виту. До понедельника. Пока не помирились. [...].
Документ этот, на самом деле, свидетельствует больше не о Вите, не об отмененном "Высоцком" (на какого, "отложив все дела", и явилась Вита): о том, как на театрах я уже самостоятелен, вышел из под Вовки и делаю свои первые шаги в политике, - но будучи "интуитивным интровертом", не умея дружить с реальностью, словно шарахаюсь наощупь: сперва - какое-либо действие, какой-либо политический жест - и после взираю, что же из этого получилось. "Тестирую реальность" - наверное наиболее точно. Володя Лузанов - лидер МИФИстов, очень спокойный и рассудительный человек, серьезно подозреваю, один из <<причастных тайнам>> на ломе. Памятно, в одну из суббот он долго объясняет мне какой-то политический расклад, как без войны можно иметь очень много, - но я, неуспокоенный д`Артаньян с жаждой подвига, великих побед и звучного имени опрокидываю все его рассуждения напрочь: "А давайте поломаемся!" Лузанов, вывести кого из себя крайне непросто, взрывается и отходит прочь! И если Лузанов приносит мне хорошую пару, то видимо, я что-то пообещал ему, как-то позитивно отреагировал на некое его предложение - но только мои фундаментальные симпатии всё равно на стороне Мелкого. Однако и Мелкому я не <<передаюсь всеми ладонями>>, хочу понимать себя свободным - и потому веду разговоры и с добрым Кроликом, лидером химической "Керосинки", и с Савельевым Валей, "хитрющей химической лисицей", и с умным Лузановым и его славным бригадиром Жучком, и с университетскими чуточку прямолинейным Графом и совсем непассионарным Бабочкиным, - и не врубаюсь, что <<если в каком-то месте прибавилось, то где-то на столько же должно убавиться>>, и Мелкий, мой названный на театралке отец, уже воспринимает меня своим противником. Наверное, в ту осень и зиму театральная Москва покручивала в мой адрес у виска пальцем, видя эту непоследовательную и до предела спонтанную политику. К примеру, в одну из суббот на Таганке в союзе с Университетом я могу вынести химиков, а после, "развернувшись", в союзе с химиками вынести Университет. Бабочкин некорректно обошелся со мною тогда - прикрикнул он на меня, что ли, обратился как к своему бригадиру. Вовка похвалит меня после, скажет, "всё правильно сделал" - подумав, видимо, что схитрил, - но знал бы он, до чего же там всё было бесхитростно! Нет, напротив: сам для себя оценив, что попадаю (да и уже попал) в оппозиционный лагерь, нашел первый попавшийся предлог, чтобы остаться с теми, с кем быть действительно хочу. И нередко по жизни такое: сложно оценить какую-либо перспективу "на теоретическом уровне", пробуешь, проникаешься - и: нет, не мое! - и лишь попробовать нужно, "примерить" новый на себя статус. Вовка же, чувство такое, вообще не понимал меня никогда - наверное, и не предполагая такой простоты и наивности! Уже зимой в шутку и с оттенком раздражения в голосе он будет предлагать играть в тотализатор, угадывая, на каком театре и на чьей стороне появится МИСиС в следующую субботу. "Будешь наказан" - Вовкина, конечно, фраза, его типичный речевой конструкт: мои друзья, кто вывел меня в люди, разочарованы, и я как провинившийся школьник стою перед ними в вагоне метро, не понимая, что в этот раз мною сделано "не так". Кто "меняется в лице" - видимо, я же и меняюсь, письмо, написанное, вероятно, мной, читал, вероятно, Вовка, а про невоспитанность точно говорит мне Дима-большой. И далее всё тот же документ "постархивного" Архива свидетельствует, как вечером с отчаянья я напиваюсь в хлам, шарахаюсь по Коммуне, раздариваю пары, а во вторник <<пол Коммуны рассказывает мне, какой я был хороший>>. И следует лишь отметить, что при всей насыщенности событиями того последующего без Ксюхи года комментировать "постархивный" Архив почему-то не хочется. Достаточно однообразная, не отмеченная звездочкой любови и не ведущая ни к какому логическому исходу череда событий, на выходе имеющая, пожалуй, один лишь позитив: я становлюсь чуть более укоренен в реальности.