Архив. 4.3.90.
Первый лом. 2-3.3.
Потери: две порваные [sic!] рубахи, две сломаные [sic!] молнии, потеряная [sic!] цепочка с крестом, потеряная [sic!] расческа, украденный рюкзак, шкурка, "паскаль", лекции по матану.
Физхимовка скажет кратко и лаконично: дурак! И будет права. Клюв человеку дан не для того, чтобы им щелкать. Что ты приобрел? Два билета на "Поминальную молитву", товарища в Бауманке и несколько ценной информации.
42 - номер в "бауманской" очереди. То есть в общей - лом не выиграл никто. 105 ты взял утром, у физтеха. Но физтеху суждено было сломаться!
Настоящий документ открывает новую страницу моей биографии - театральный лом. Четыре с половиной последующих года я проходил эту школу, и даже армия, остающаяся для многих "школой жизни", не научила меня и сотой доли того, что я постиг на театралке. Дело, конечно, не в армии - во мне, не захотевшем ничего воспринять от армейской службы, но факт остается фактом: в плане постижения жизни театралка дала несравненно больше.
Когда-то давно, в шестидесятые годы двадцатого столетия, в Москве возник лом - околотеатральное студенческое движение. Удивительный продукт советской эпохи, обязанный своему возникновению, с одной стороны, отсутствию рынка, а с другой - потрясающей популярности тогдашнего театра. Еще в начале 90-х внутри самой театральной системы существовало расхожее мнение, что в застойные времена театр был одной из немногих сфер социальной жизни, не попавшей под влияние застоя, эдакой отдушиной для интеллигента советской эпохи. Оглядываясь назад ныне, я не без гордости могу сказать, что детством и позже юностью застал эпоху великого русского театра, - и подозреваю, масштабами и внутренней сутью данный культурный феномен сопоставим с Серебряным веком русской поэзии. <<Лицом к лицу Лица не увидать>> - в те, конечно, времена я об этом не догадывался, и понимание глобальности произошедшего явилось относительно недавно - лишь со смертью Янковского. Скажу (но мысль эту ни в коем случае не возьмусь приписывать себе), весь Голливуд с его беспредельным бюджетом не валялся и рядом в сравнении с той удивительной совокупностью сценических образов, явленной великой плеядой советских артистов. В 85-ом, в 86-ом годах всё ведь одолевал Надежду вопросом: "А кто герой нашего времени?" - Мучился, не отыскивая ответа, а ответ, как видится ныне, был изначально прост: героями моего времени явились прекрасные и талантливые лицедеи - те, к кому одно время даже относился в свысока, учась на философском факультете.
В прежние времена (как, видимо, и поныне) билеты на спектакли приличного театра, за исключением, разве что, самой распоследней галёрки, расходились по брони. Однако каждый театр обязан был продавать часть мест в зале и простым смертным. Таких билетов было немного, но они были, поступая в предварительную продажу в кассы театра по субботам. И вот ситуация, покуда лишь чисто гипотетическая: если некие товарищ Иванов и товарищ Сидоров, желая попасть на какой-нибудь спектакль, оказываются перед окошком кассы, то перед ними неизменно встанет вопрос: кто первый? Если иных претендентов не обнаружится, то трений между товарищем Ивановым и товарищем Сидоровым возникнуть не должно; но если по субботам народу перед театром толпится сотни три, а берущих номеров всего 27 или 54? Первое, что приходит на ум - установить очередность согласно принципу "кто первый", - однако, как показывает практика, критерий сей зыбок и при накале страстей работать отказывается. В самом деле, среди претендентов непременно найдется товарищ Иванов, кто еще с вечера начнет раздавать номера или кинет список, и наверняка отыщется товарищ Сидоров, кто оказавшись в списке за гранью досягаемости билетов, потребует от товарища Иванова представить налицо всех записавшихся людей. Сделать этого товарищ Иванов, понятно, не сумеет - и товарищ Сидоров, обвинив товарища Иванова в "липовости" его списка, кинет список свой, причем если очередь товарища Сидорова не разойдется, а займет место у окошка кассы раньше подъехавшей к началу продажи очереди товарища Иванова, то брать билеты будет именно она. И товарищ Иванов не сумеет доказать правоты своего списка даже при содействии милиции: сержанту, в конце концов, нет дела ни до чьей справедливости - ему важен порядок в кассе, да чтобы никто не бил стекла при входе. И не важно, случится ли потасовка - сержант помирит всех, но брать билеты всё равно будут люди, стоящие у окошка кассы.
Собственно, ситуацией этой и воспользовались люди, придумавшие лом. Если мы приведем к театру пятьдесят человек и сумеем удержать их возле кассы до самой продажи, все билеты будут доставаться нам. И далее, демонстрируя стабильность из недели в неделю, нам останется лишь отдавать номер из списка милиции, дабы интересов неорганизованного живья сержант не защищал вовек. А чтобы нас никто не нарек мафией, пусть на театре будет лом между студентами из разных вузов. Неважно кто победит - билеты в любом случае останутся внутри театрального движения. Драка на ломе запрещена: лом - спортивное состязание, нам важно, чтобы студент, вышедший за билетами в ночь и получивший в оплату пару за выход, захотел бы выйти еще и еще. Собственно, сама потасовка возле театра и есть возможность удерживать студенческий народ возле касс: без лома, как уже в мои времена показывала практика, люди разбредаются или просто не едут в ночь. И остается добавить, что именно студенты и явились той физически крепкой и стабильной силой, способной отстаивать предварительные продажи: во все времена они "отвязаны" (при необходимости легко динамят учебу), плюс им всегда нужны билеты - ибо пригласить девушку в театр (куда билетов просто нет - их не купить и с великой переплатой) студент, конечно, испытывает потребность всегда.
Особый запрет, какой в 90-ом году мне еще довелось застать на театрах, был запрет на спекуляцию. Сама система внутри себя запрещала продавать билеты выше номинала - и спекуляция, в общем-то, была и избыточна. В системе существовало понятие садика (небольшой скверик на площади Маяковского подле театров Сатиры и Моссовета), где по субботам во второй половине дня на билеты менялось практически всё - от торта "Птичье молоко" до элитной французской косметики. При этом у вещи и театральной пары возникала двойная цена - рубли и баллы: рубли шли по номиналу, а баллы - в зависимости от стихийных цен театрального рынка. Рядовые бойцы на садике не появлялись, но и они могли заказать что-нибудь для себя через театрального лидера, - или же, отдавая профессору добытую на ломе пару и получая неподатливый зачет, в любом случае имели возможность обретать земные блага. Живью, особенно в семестр, когда студентам было не до учебы, билетов не доставалось вообще. Собственно, это была даже политика: живьё должно знать, что на нашем театре брать оно не будет. Поначалу сознание мое протестовало против таких постулатов, но свыкшись, я обрел иную идеологию. Это наши билеты, мы - профессионалы, а кто такие вы? Признаюсь, ныне я немного страшусь себя-тогдашнего. После всего, что случилось со мною за последние без малого полтора десятка лет, я едва бы возглавил театральную фирму!
Как в те застойные времена в обиходе появилось буржуйское слово "фирма" - остается только гадать. Похоже, лом создавали люди, хорошо знакомые с социально-экономическим укладом Запада. Фирмой называлась самостоятельная студенческая структура, как правило, относящаяся к какому-либо одноименному вузу (МГУ, Бауманка, Физтех), но слово имело и иную семантику: фирмой был также союз студенческих фирм вокруг какого-либо театра. К примеру, театр Маяковского держали химики (Химблок - союз московских химических вузов), Физтех, Бауманка и Горняк, - и всё вместе это было фирмой Маяковский, объединенной общим экономическим интересом, - и политикой Маяка было, к примеру, то, что внутри фирмы ни под каким предлогом не должно появляться людей с университетско-МИФИческого Современника. Однако несмотря на простоту означенной оппозиции, простыми политические расклады на театральной Москве всё равно не были, потому что если химики и Бауманка дружили на Маяке, это вовсе не означало, что химики не придут на бауманский Ленком и не понесут его. Став лидером, я долго не мог понять политических реалий, долго не мог свыкнуться, что "в политике нет друзей", однако ныне вижу ситуацию так, что хотя во главу угла лидер и ставит экономический интерес своей фирмы, политика всё равно должна быть последовательной, - причем последовательной не столько в отношении иных политических фирм, столько конкретных политических лиц. Через пару лет, потершись во всей этой кухне, я обрел уверенность, что отношения театралки - весьма достоверный слепок с отношений большой мировой политики. Однако весной 90-го всего этого я еще не коснулся: в первый мой лом я был лишь простым бойцом, после - бауманским бригадиром, и никакой политики, конечно, не знал.
Когда в пятницу 2 марта часов в восемь вечера я появился на Ленкоме, я был первым. Кто-то из сокурсников поведал мне, что по субботам на Ленкоме лом, однако что это такое, я имел весьма смутное представление. Подошли женщина с дочерью и какой-то мужичок - и последний и ввел меня в курс дела. "Часа в четыре утра придет Бауманка, - сказал он, - и она не даст тебе купить билеты". "А если я схвачусь за ручку двери и не отпущусь?" - спросил я, свято веруя в свои права и не собираясь участвовать в чужих "забавах". Мужичок даже не нашелся сразу, что возразить. Однако оправившись от такой наивности, собрался с мыслями произнес: "Двое ребят возьмут тебя по бокам и просто отнесут в сторону". Я поник. Мы пошли в подъезд соседнего дома, он расстелил коврик и уснул, заметив, что ночью надо обязательно - хотя бы полчасика - поспать. Через два с половиной года, стабильно проводя без сна двое суток в неделю и посадив организм, я понял, что спать по ночам, всё-таки, надо.
Мне было очень боязно! Спящий Ленком, неяркие фонари пустынной улицы Чехова, скоро приедут какие-то бауманцы, которых будет много и которые будут "отрывать меня от дверной ручки". Я всегда с особым усердием переживаю в подобных случаях! Но опасения мои длились недолго. Бауманка подъехала "с последним паровозом", однако ничего страшного не произошло. Мужичок представил меня бригадиру, и мне было предложено воевать за Ленком. Разумеется я согласился! Теперь уже не вспомню всех событий той ночи - лишь боязнь, охватившую, когда часа в четыре утра надо было вступать в бой с внезапно появившимся противником, и то упоение от настоящей битвы, какое захватывает, когда ты уже в бою! Лом шел несколько часов, под утро я был измотан, обессилен, но самое скверное было то, что враги вытеснили нас из нашего угла. Часов в восемь утра Бауманка разбрелась, я слонялся меж врагов, и кто-то из них, видя во мне новичка, спросил: "Очень билеты нужны?" - "Да!" - воскликнул я в надежде, что смилостивившиеся победители дадут мне возможность купить пару. Но ответ был иным: "С химиками ходить надо!" - и дружный ржач.
Но следует, впрочем, поведать, что вообще происходит на ломе, как-то описать лом. Драка, как и было сказано, запрещена, запрещено хватать противника за ноги: можно - за руки, за корпус. Обычно народ раздевается до пояса - майки (равно как и бушлаты) к исходу лома оказываются неизбежно изорванными. Тактика ведения боя - самая разнообразная: можно пытаться "пройти по стенке", выдергивая врагов по одному и втискивая своего бойца на освободившееся у стены место, можно попытаться забросить "слона" на головы защищающих нишу - и если его не скидывали вниз, если "слону" удавалось спуститься, втиснувшись между плотно сжатыми и крепко держащимися друг за друга врагами, он начинал раскачивать их строй изнутри. Впоследствии приходилось сталкиваться с тактикой, как при значительном перевесе сил враги становились плотной и замкнутой в несколько рядов цепью, и, отрывая нас по одному, очищали нишу. Если продажа была не боевая, лидеры договаривались, до которого часа идет лом, и если лом шел не только ночью, но и днем, то живьё, встав полукругом на самом что ни наесть наипочтительнейшем расстоянии, следило за этой захватывающей потасовкой. Возле самих дверей на Ленкоме не ломались практически никогда (стеклянные двери легко разбить, а это - сорванная продажа), и лом переносился в угол - туда, где и поныне от крыши провешена водосточная труба, - в те, впрочем, времена до боли напоминавшая кусок плоского помятого дна от оцинкованного корыта. Можно добавить, что защищать угол всегда проще, чем его атаковать, и внезапность нападения, когда противник стоит в нише не в полном составе, всегда была важным тактическим моментом атакующей стороны.
Ближе к одиннадцати Бауманка собралась с силами и вытеснила интервентов. Точнее, не вытеснила - встала в нише наравне. И вот наконец: "Поднимите руки Бауманка!" "Поднимите руки химики!" "Поднимите руки Физтех!" - Продажа была поделена. Никогда прежде я не переживал так даже за исход футбольного матча! Я радовался безумно, и такого упоения, наверное, не испытал за все годы последующего театрального лидерства! Изорванный и измотанный, я отыскал прежнего мужичка, он подвел меня к лидеру Бауманки, и тот, отдав мне 42-ой номер и узнав, что я из МИСиСа, спросил: "Так может, ты и народ водить можешь?" Фраза эта и решила судьбу моих последующих четырех с половиной лет: уже в среду я был у своего нового знакомого в легендарной 622-ой комнате лефортовского общежития Бауманки. Звали лидера Володя Головацкий, он же - Вовочка Мелкий, - и он и сыграл решающую роль в моей театральной судьбе.
Куда я дел вторую пару с сорок второго номера? Отыскал женщину с дочерью, что с вечера "стояли в очереди за мной", и отдал им. В ту весну поступить иначе я просто не мог.