Пожалуй, впервые в записке меня назвали графом. Это было три дня назад, ночью он так и не появился. И записку объяснять не хочет - говорит, что просто ошибся. Князь, расскажите мне когда-нибудь, что это было? Сегодня вы жестоко смеялись надо мной, обозвав меня психологом человеческих душ. Наше различие в том, что над побежденными я не торжествую, а если подкалываю проигрышем в рэндзю, то будучи уверенным в том, что играю слабее вас.
И всё-таки: как вы еще молоды и неопытны, князь!
Записка исколота скрепоскопом, который князь зарядил собственноручно, заявив, что всему меня надо учить. Скрепки я предусмотрительно вытащил.
Архив
6.1.90.

И между Калашниковым и Алёнушкой начался роман! О том, что между ними действительно происходило, сам осведомлен я не был (вечерами в 11-ой всё было "пристойно", и намеки на отношения этой пары если и были, то в самой минимальной степени), и вся информация, какой я мог обладать, шла из моих наблюдений над настроением и расположением князя. Воспоминаниями о своих прежних женщинах Калашников никогда не делился (в школе у него кто-то был, но как-то совсем мимолетно), и теперь князь гордо чтил себя кавалером очаровательной девушки. Сам я еще несколько дней переживал "предательство" Зайца, но вскорости успокоился, рационализировав ситуацию приблизительно так: "У тебя есть Ксюха - зачем тебе кто-то еще?" "Кровь, - как записано позже, - вынесла из души весь мутный осадок". Тогда, в одно утро возле 223-ей - нашей с Калашниковым комнаты - у меня действительно шла носом кровь. Я увидел красные капли на подоконнике - и успокоился: успокоился внутренне. Ныне думается, что было это в субботу: из того дня память донесла еще и мироощущение субботы. Причем с субботой я, видимо, не лажаюсь: если в театре с Алёнушкой мы в воскресенье, а, к примеру, во вторник вечером в 11-ю приходит Калашников, то до утра субботы как раз остаются те несколько дней, когда во мне проистекает моя несветлая внутренняя работа. Кровь носом - она от тягостного, сам организм избавляет себя от накопившихся в процессе душевной деятельности шлаков - и это значит, что не привык, не готов к такому с собой обращению, и психика формирует новые когнитивные схемы соотношения меня и мира. Болезненный такой чуточку процесс. Поначалу отношение к Алёнушке - самое светлое, почти такое, как в два наших зимних вечера, но уже вскорости (а к концу января - так уж точно) я начинаю замечать в себе не то злость, не то обиду - как будто народившаяся когнитивная схема укрепилась и пошла в рост. И страницы Архива это четко фиксируют. На Калашникова я почему-то не разозлился. Возможно, это было и правильно. Как и писал, в некоторых вопросах себе-тогдашнему я стал бы доверять и ныне.

А с чего Калашников взял, что я бешусь, я так и не знаю. Объяснять он не стал. Очевидно, Алёнушка изматывала князя вольным характером, и думается, в ответ на некий ее пассаж Калашников воспринял меня своим более удачливым соперником. Месяца через полтора он окончательно поймет, что "дальше так жить нельзя", пока же отношения их благополучны, и из уст князя звучат два придуманные им афоризма: "Женщины - мужчинам" (в продолжение к трем ленинским декретам советской власти), и перефразированное и построенное на игре "в лес" и "влез" "чем дальше влез - тем больше хочется". Близости, надо думать, Калашников там всё же не добился, - но эти материи в своих мемуарах пусть освещает он сам.

Упомянутый же в символе Архива скрепоскоп - степлер, конечно. Однажды на лестнице в Коммуне я подобрал пять рублей (большие, между прочим, деньги - стипендия была сорок), и за три с копейками в ближайших канцтоварах на Ленинском приобрел эту - в ту пору еще диковинную для меня - штуку. Ею вскорости и были прикреплены памятные знаки Архива к моим тогдашним комментариям.

Следующий документ Наверх