Злая шутка Николая Козлова (автобиографическое)
Синтоновская история - рубеж 93-го и 94-го годов. В начале октября, неделей после расстрела Парламента с супругой я расписывался в ЗАГСе, а уже в конце октября или в начале ноября в "Синтоне" был "барьер". "Барьер" был успешно пройден - и далее Козлов объявлял цикл "братско-сестринских отношений": тогда, садясь подле девушки, положа ей голову на колени и обращаясь как "сестричка", Козлов транслировал нам, что в такой социальной позиции ему легко делиться с девушкой радостями и невзгодами. «Дабы нам раскрепоститься в общении, - говорил наш лидер, - в Синтоне друг для друга мы будем братьями и сёстрами».
Понедельники мелькали один за одним, группа сближалась, и к Новому году братско-сестринские отношения были пройдены. Начался новый цикл, в предисловии к которому Козлов произнес: «А сегодня я покажу, как рождается любовь. Для этого нужно немного - открытые глаза и открытое сердце», - и Козлов добавил еще, что когда сам впервые участвовал в эксперименте, напротив него сидела симпатичная американка, и весь последующий день он полагал, что не может без нее жить.
Я не поверил Козлову. Любовь для меня была самым святым, самым сакральным чувством, дающимся человеку как светлый дар и не могущим возникать «по собственному желанию». И это сакральное Козлов брался вызывать в нас своими силами! - Бред! - Убежденный, что такое невозможно в принципе, я стал прилежно исполнять все козловские инструкции. "Судьба" в виде парня и девушки развела нас по парам (и наставляя "Судьбу", Козлов лишь отметил, что будет лучше, если в парах, всё-таки, окажутся лица противоположного пола - иначе после могут возникать недоразумения), - и мне досталась девчонка совершенно не в моем вкусе. Эксперимент делался и вовсе несерьезным.
В течение получаса звучала тихая музыка, под "лирическую" речь Козлова парами мы сидели друг против друга, смотря друг другу в глаза. Кончилась музыка, кончился козловский монолог, кончился понедельник. Тихо мы стали одеваться и расходиться по домам. И случилось так, что с этой, почти незнакомой мне девчонкой в одной компании мы шли вместе до метро.
Я очень люблю бардовскую песнь! К музыке равнодушен совершенно - не понимаю ее никак, а бардовскую песнь, где слова первичны музыке, где музыка - лишь поддержка слову, чту до безумия. Так "исторически" сложилось - не знаю почему. Видно, немузыкальными попались родители. И вот уже в метро с тою девчонкой мы нашли общий язык - бардовская песнь! От "Сокольников" вместе мы ехали до "Китай-города" - и мне с улыбкой было поведано о неком ревнивце, чья девушка общалась с творческим коллективом "Лошади", и молодой человек ревновал ее, все знали о том - и на слуху у всех было щербаковское: «...Но ненависти и страсти в себе я не заглушу, И если назавтра эти еще раз прискачут к нам, Я их разорву на части, а лошадей задушу!» В тот непродолжительный отрезок времени, отыскав "собрата по разуму", придя в совершеннейший восторг, я внимал рифмованным строкам и сам делился рифмованными строками.
Мы расстались, я поехал на свое "Выхино", девушка - на свою "Профсоюзную", - и следующего "Синтона" не было - был Новый год; но, боги! - не помню когда, но уже вскорости я обнаружил, что действительно влюбился! Супруга сказывала, что ночами я пою во сне, а я, взирая на нее и имея в сознании иной образ, ужасался: «Отчего ж эта, кто рядом со мной, мне столь безразлична?!» Поразительно, но открывшееся чувство было похоже на первую любовь - не знаю, удалось ли передать то мироощущение текстом "Initium". После первой любви в жизни были иные - окрашенные, что ли, в более темные, насыщенные тона, - но такого светлого чувства с тех пор не возникало ни разу. Козлову удалось воскресить во мне то, что я не переживал со времен седьмого класса школы!
Кажется, девчонке я тоже запал в душу. Встретившись в "Синтоне" после Нового года, не сговариваясь, мы уселись друг подле друга. Тогда я пытался больше общаться с девушкой, однако у нее, как выяснилось впоследствии, был парень, и отношения не получили развития. Ольга (так и не знаю ее фамилии, и лишь телефон на "120-" остался в памяти как мета) тактично отклонила мои инициативы. К февралю лишь, к марту ли я успокоился: тогда в жизни моей появилась Мадлен, и образ Ольги стал сглаживаться и меркнуть. И долго еще (как, впрочем, и поныне) девчонку ту я чтил одной из тех, кого любил в жизни. Таких не было много: чтобы перечесть, достанет и пальцев на двух руках. Почти как у Бродского: «Я сижу у окна. За окном осина. Я любил немногих. Однако - сильно». И к самому лишь чувству любви (и надолго ведь - на добрый десяток лет!) я проникся вселенским чувством презрения - словно Овод, обнаруживший, что Бог - это лишь «глиняный кумир, которого можно разбить молотком».
2006, декабрь