Три древних эпистолы




Три древних эпистолы

Я не знаю, зачем даю к прочтению три этих письма. Прагматики никакой - просто очень хочется. Вообще, изначально в древней переписке (аккуратно разложенной по конвертам) я стал копаться из-за первого - опубликовать хотелось именно его. Я и по сей день почитаю его венцом своей "эпистолярной лирики". Письмо к отцу - по жанру оно сродни нынешнему блогу, в нём - все маркеры вершащегося и ныне хаоса. Прошло полтора десятилетия - в балагане не изменилось ничего. Я сохраняю все особенности своей тогдашней пунктуации и не правлю слог, - и лишь чего не могу вспомнить сейчас: откуда я узнал о Женькиных сроках. Быть может, я пишу о том где-то в дальнейшей переписке. Но информация была точна и информационный канал красив - у меня был повод собою гордиться.

...Гневным получается послание. Но не к тебе обращен этот гнев, Жень. Тебе я буду писать о том, как я влюбился.

Случилось это в самом начале 2-ой декады декабря. Еще в конце минувшего месяца я предчувствовал, что что-то должно произойти именно в эти дни, - только не мог понять: что. И вот - влюбился. Я давно не переживал с такою яркостью это болезненное чувство. Три дня (понедельник, вторник и среду) я напрочь потерял интерес к учебе. Я уходил с занятий в университете, но что я делал - я не помню. Помню лишь, что учиться я не мог. Вся Вселенная предстала передо мною в облике одной девушки, которую, как мне тогда показалось, я теряю навсегда. В эти дни вновь дала о себе знать старая болевая точка, - та, что когда-то ныла с левой стороны груди. Чудесное избавление от мучительного переживания наступило в среду вечером. Я пришел к девушке в гости, и, наверное, был чем-то похож на Онегина из 8-ой главы романа. Девушки дома не было, и, оставшись один в ее комнате, я смог прикоснуться к ее домашней рубашке, аккуратно сложенной на кровати, к подушке, по ночам касающейся ее волос, коснуться губами любимых ею цветов, посидеть напротив плюшевого медвежонка, не позволяя взять его на руки. Я оглянулся - и мне вдруг неожиданно и со всею ясностью открылось, что в этом чистом и смиренном мире не может существовать лжи и предательства. О, Женька! Каким счастливым я покидал ее чертог! Я действительно люблю эту девушку. И хочу быть навеки с нею. Хочу заботиться о ней как о самом хрупком в мире цветке, дарить ей ночами настоящую мужскую нежность, воспитывать вместе с ней наших смеющихся и счастливых детей.

Сейчас, ни минуты не колеблясь, всё это я могу адресовать и Джессике, и единственное: я не хочу "быть навеки вместе" с равнодушной ко не особой. Мне нужно, чтобы она меня любила. Всё прочее приложится. На самом деле, я ведь правда не отступлюсь. Я лишь не буду общаться, когда у меня что-либо болит. Я буду дожидаться, когда боли пройдут, чтобы воскресать подле нее вновь. Я правда не боюсь создать с нею семью - при условии, что она меня любит. Но чтобы она меня любила - мы должны общаться. И я не сдамся: я не полезу в гниль, но и сбегать не буду. Пусть меня скручивает - я должен терпеть. Терпеть столько, сколько будет нужно. Я хочу с ней общаться, хочу жить - и жить светло, хочу вместе мотаться по свету и учиться на факультете - и доказать в итоге, что я всё равно лучше. И единственное, с чем я не в силах бороться: если ее будут выдавать замуж. Но балаган в любом случае завершу не я. Замечу попутно, всем этим я проникался сегодня вечером, пятого июня, когда бродил в виду Университета - и у меня тупо ныл живот.

Следующее письмо к Женьке описывает чуть более поздние события, - и само по себе оно ничем не примечательно, кроме того, что именно на него идет ссылка из последующего письма к отцу.

Спасибо за холодный душ. Как полезно и плодотворно бывает за два часа разобраться в том, чего не ог постичь (или во что не хотел верить) в течение 2-х лет! Мне, Жень совершенно не нужна семья, поставленная на уши и перекошенная чувствами на один бок. Нормальная (для меня) семья - это союз двух любящих людей, - но когда двое, обсуждая перспективы их будущей семейной жизни, начинают говорить не о любви друг к другу, но о суверенности своих субъектов, - такую семью лучше вообще не создавать. Нет любви - всё остальное бессмысленно. Возможно, для прагматичного Запада с их институтом семейного договора всё это и нормально, и укладывается в их понятийные нормы, - но там в основу семьи положен какой-то иной принцип, не любовь. Пусть сходят с ума как хотят - я не буду. Нечто мне не жаль своего и без того измотанного сердечка, чтобы искать для него не пристанища, но очередную юдоль? - Нет, Жень. Нет. Нет. Нет. Довольно. Караул устал. Я желаю тебе быть счастливой, любимой, желанной, желаю родить крепких и благополучных детей.

23.12.03 Томский.

Примечательно, что никакие "правила игры в балаганы" по тем времена известны мне еще не были, и исключительно правильное решение я принимал, сообразуясь лишь со здравым смыслом. Впрочем, весьма и весьма кстати оказывалось знание о Женькиных месячных - и сейчас меня буквально терзает загадка: откуда я получил эту информацию??? Досадно, что не прописал - и я в который раз убеждаюсь: всё, что не "загоняешь" в текст, пропадает без возможности последующего доступа.

Я, папуля, опишу тебе события самого конца минувшего года, создам текст, - просто чтобы былое не кануло в никуда. Раньше бы я, наверно, очень сильно бы радовался, что избежал уготованной мне расправы, и с восторгом поведал бы обо всём сразу; ныне же радости той нет: нет будущего, - и только и остается, что фиксировать историю.

Середина месячного цикла у моей девушки, Женьки, в декабре была 22-го или 23-го числа; это понедельник и вторник. Откуда я узнал о циклах, - я не скажу, но источник надежный. Вообще, это больше похоже на чудо: я в принципе ничего не мог знать о подобных вещах - и, тем не менее, узнал. Это-то знание и уберегло меня от коварной отмаховской западни. Ipsa scientia potentia est, - изрек когда-то Бэкон.

Кажется, недели за две до означенного понедельника Женька объявляет мне, что рассталась со своим молодым человеком. В принципе, ситуация банальная: последние шесть с половиной лет все девушки, за которыми я ухаживал, на определенном этапе развития наших отношений произносили подобную фразу; с Женькой же это уже далеко не в первый раз. Словом, я привык и особого значения не придаю. Как и прежде, когда бываю в общежитии, захожу в гости по вечерам, - но постоянно не могу застать ее дома. И вот однажды, - кажется, 19-го числа, - застаю. Женька приветлива, Женька общается, Женька доверяет мне своего плюшевого медведя Рембрандта - любимую игрушку ее детства, которую я и уношу с собой. Рембрандт - это целая песня! Ныне он не так дорог Женьке, - Женька повзрослела, и медвежонок ее иногда даже валяется на полу, а раньше - еще год назад! - она спала с ним, крепко прижимая к себе. Всем почему-то хотелось прикоснуться. потискать милого медведя. Ее соседка по комнате, Ленка, вовек не носившая в себе того того неприкосновенного, сокрытого внутреннего мира, когда жила с Женькой, просто не выпускала Рембрандта из своих объятий. А год назад, в ноябре или начале декабря, - влюбленный как и сейчас, - я извинялся перед Женькой за то, что бесцеремонно схватил и усадил к себе на колени ее alter ego. Женьке было неприятно: в ту пору уже полгода сердце ее принадлежало другому.

И вот 19 декабря (если я, конечно, не ошибаюсь в этой дате) Женька доверяет мне свое сокровище. Я всю ночь прижимаю его к сердцу, - а наутро пишу и отправляю тебе письмо, в котором - лишь одно страстное желание: желание земного счастья. Весь день я просто не касаюсь земли: наконец-то я буду счастлив! Какое далекое, какое утраченное и позабытое переживание! - А перед пятой парой Вася, - тихий мальчишка, студент, - культуролог Вася, - неожиданно заводит со мной разговор о вашем внуке. Весь ад минувших лет, папуля, воскрес во мне тогда! Меня как будто взяли, да и швырнули с моих небес на холодный асфальт. Началась пара, я попрощался со своим собеседником, зашел в аудиторию, - но я не услышал ровно ни единого слова из того, что говорил преподаватель! А 22-го, в понедельник, я вновь увидел их вместе: Женьку и ее молодого человека - Сашу. Однако всё по-порядку.

В тот вечер я перешагиваю Женькин порог в надежде, что вот-вот состоится наша близость. 22-е - середина цикла, и если Отмахова не законченное зверьё, если она не уничтожает меня напрочь, - значит, я и Женька будем вместе, влюбленные друг в друга, бесконечно счастливые друг с другом. И вот в тот вечер мы действительно начинаем обсуждать вопросы нашей возможной близости, вопросы создания семьи. Однако тема развивается как-то странно: мы почему-то говорим о Женькиной свободе в отношениях с ее друзьями. И несколько раз в ее голосе я с ужасом слышу леденящий душу металл отчуждения: Женька не любит, Женка воюет. Мне, признаться, до сих пор не по себе от той страшной тональности. («И ныне, боже, стынет кровь, / Как только вспомню взгляд холодный / И эту проповедь...») - но тогда я еще не могу, я отказываюсь понимать реальность; я увлечен, я неистово доказываю свою правоту. Я говорю о том, что если я ей дорог и если я начинаю ее ревновать, - то она, во имя мостика доверия, построенного между нами, - просто обязана отказаться от своих отношений с друзьями, сколь бы увлекательными они ей ни казались. Я говорю о том, что имею право защитить нашу общую любовь! Мы спорим часа полтора, и в итоге, - что ты думаешь? - появляется Саша, с которым, как выясняется, Женя уже успела помириться! Саша принимает Женькину сторону, Саша говорит, что Женька права. Я не понят! Я становлюсь лишним! Я ухожу, - и лишь напоследок: "Я больше не приду. Я вижу мостик доверия, я не хочу его разрушать". Саша остается. У Жени - середина месячного цикла.

Следующий день. Вторник. Сижу в библиотеке, пишу письмо. Учиться не могу уже давно: влюблен. Книги не читаются. В письме: "Спасибо за холодный душ. [...] Когда двое, обсуждая свою будущую семью, говорят не о своей любви друг к другу, а о суверенности своих субъектов, всё остальное становится бессмысленным". И далее: "Довольно. Караул устал". Вечером появляюсь в общежитии, вручаю Женке письмо и ее Рембрандта, - и вновь встречаю Сашу, устремленного у ее комнату. Это очень больно, папуль, слишком больно: знать, что твоя девушка любит другого, и что ты вовек не сумеешь найти продолжения себя в ее детях. В такие минуты жизнь становится бессмысленной. Хочется взять револьвер, прислонить ствол к виску «и с наслаждением выстрелить».

Далее, папуль, небольшое "лирическое отступление". Оно, конечно, загромождает письмо, но обойти вниманием этот вопрос невозможно. Дело в том, что все два года, что я общаюсь с Женькой, в пищу мне добавляют какую-то дрянь, снижающую половую потенцию. У Бродского в раннем творчестве есть: «Я в армии глота его. - Один? - / - Всей армией! Мы выдумали слово: / У нас он звался "противостоин". / Какая с ним Уланова-Орлова!» Не буду описывать, как я запаниковал, когда два года назад столкнулся с сим неприятным для себя фактом, как анализировал, как вычислял, как носил с собою всю свою еду, как следил за своей потенцией после приема пищи, - всё это - не вопрос настоящего письма. Скажу лишь, зачем всё это было нужно. Нужно это было, папуль, лишь затем, чтобы- когда тому придет время (и ни в коем случае не раньше!) я не сумел бы себя сдержать, оказавшись с девушкой в ночь в одном чертоге. Существует же у них какой-нибудь "антибром", способный за полчаса нейтрализовать всю ту дрянь, осевшую в моем организме. И этот "антибром" достаточно также лишь добавить в пищу. Я не писал обо всём этом раньше, т.к. до последнего времени не очень хорошо понимал, зачем всё это нужно, а во-вторых, об этом и писать-то не очень приятно. И ведь что интересно: все они прекрасно знают, что я знаю, что меня "подкармливают", и последняя "легенда", связанная с данным вопросом, такова: мы в офисе пьем плохую воду. Я даже не возмущаюсь: я просто жду, кода же, наконец, мы откажемся от "старой" воды, и нам наконец привезут "новую".

И вот представь себе, в тот самый понедельник, 22 декабря, в офисе появляется новый кулер с новой водой!!! Понятно, появившись ближе к вечеру на фирме, пить я стал именно эту, новую воду, - однако никаких существенных изменений в своем организме, общаясь с Женей вечером (естественно!) не наблюдал, а 24-го, когда мое письмо к Женьке было уже написано и передано адресату, вдруг обнаружилось, что кулер в офисе протек, и что [ничего] менять пока не будут, потому что со старой водой у нас еще контракт о поставке воды на два месяца. Об этом я услышал из телефонного разговора. Обычно подобные переговоры ведет секретарь, и я их не слышу, а тут вдруг взялась разговаривать сотрудница и как раз та, от которой в тот момент я находился неподалеку.

Естественно, я тут же проверяю Женькины сроки и успокаиваюсь: всё нормально. По принципу: в этот раз почему-то не получилось, но через два месяца обязательно получится! Главное, что вода подоспеет к середине ее очередного цикла. Однако что-то меня во свей этой ситуации настораживает. "А если наоборот?" - неожиданно думаю я, - и понимаю, что в среду, 24 декабря, Женька приняла "Постинор". "Постинор", папуль, это такой препарат, который прерывает беременность сроком до трех дней и дает начало новому циклу. Страшно вредная вещь: сплошные гормоны. Когда Мадлен однажды поделилась со своим врачом, что однажды принимала этот препарат, та округлила глаза и произнесла: "Да вы что?.. С ума сошли?.." - И вот, папуль, Женьку заставили принять это лекарство.

Я появился у Женьки 28-го, в воскресенье. Я занес ей письмо, в котором просил, чтобы она не залетала с тем расчетом, чтобы к 20-м числам февраля, поняв факт своей беременности, расстаться с Сашей и сблизить наши отношения. Я зашел - и застал ее одну, лежащую под одеялом, обессиленную и безумно красивую! Мы разговаривали минут пять или десять, - пришел Саша седой (Женя не поднялась с постели, хотя Саша и не знал, куда ему поставить горячую кастрюльку), я ушел, - и только после этого понял, что хотя препарат был принят в среду, месячные у Женьки пошли только в воскресенье (или же в субботу). Понятно, я не мог ожидать, что они окажутся столь запоздалыми и столь болезненными. Ты, конечно, можешь сказать, что всё это мои выдумки. Нет, папуля, не выдумки. За те пять или десять минут, что я находился в ее комнате, в одно мгновение я почувствовал очень резкий характерный запах. Я его даже поначалу и не узнал: во-первых, я не готов был его воспринять (я ведь думал, что месячные уже прошли!), а во-вторых, он несколько отличался от запаха обычных женских месячных. Но не сильно. Лишь настолько, чтобы, почувствовав на мгновенье и не поняв его, тут же о нём позабыть. И вновь вспомнить, вернувшись в офис и увязав его с видом обессиленной, лежащей под одеялом Женьки, на мой вопрос: "Ты больна?" - не сразу отвечающей: "Нет".

Такие вот дела, папуль. Следующее письмо, в котором я просил Женьку больше никогда не принимать "Постинор", я написал 30-го, а 31-го его отдал, однако за сутки письмо успели прочесть (я держал его незапечатанным в своей сумке), - ибо 31 выяснилось, что Женя прекрасно знает, что такое "Постинор", что два года назад она купила его (чистейшая ложь: тогда он ей был просто ни к чему!) - и выбросила, лишь ознакомившись с инструкцией. Но инструкция почему-то до сих пор почему-то лежала у нее в шкафу! Видимо, никто не мог понять, откуда я догадался про "Постинор", - и решили, что я видел инструкцию. Значит, я даже правильно угадал название лекарства!

31-го вечером на Женьку было страшно смотреть. На губе и на щеке шелушилась кожа. Дома было не убрано.

Кто не знает - у Женьки аллергия, и реакция, безусловно, пошла на "термоядерный" напичканный гормонами аптечный препарат. Собственно, после этой истории мне и открылась возможность общаться с Женькой (уже в январе Женька сама учила меня пользоваться электронной почтой) - и конструктивное общение продлилось полгода, до встречи в Севастополе. Тогда, не предвосхити я нашу поездку в Киев, где Женька зачинала бы моего ребенка - возможно, на земле я был бы самым счастливым человеком. Но я же - дурак, я обо всём догадываюсь, не умею проигрывать, и в самые тяжелые времена, когда и больно, и тошно, мозги работают в усиленном режиме. И вот в дачном поселке на мысе Фиолент мы шагаем по асфальту - и я, влюбленный, после очень тяжелой внутренней работы в предшествующие пять или десять минут, вдруг сообразив, что позитив - весь мой, задаю Женьке вопрос, поедем ли мы после Крыма с нею в Киев! И встречаю предельно удивленную реакцию Женьки: ей невнятно, откуда я осведомлен о готовящихся планах кукловодов. Дальше - всё: в Москву я возвращаюсь один, подле Женьки - Матвеев, а меня усиленно разводят на третьего персонажа.

Да, и что я еще обязательно доскажу в финале этого поста: а ведь я знаю, для какой надобности в балагане бушует сценарий социокардии. Вчера лишь задумывался, что создавал бы семейные узы лишь в том случае, когда бы меня любили. А какое событие могло бы мне это гарантировать? - Ну разумеется, рождение ею моего ребенка! То есть, мое, типа, ты роди моего - и мы построим с тобой семью, безвариантно включили бы сценарий социокардии! И ведь в годы, предельно близкие к датировке представленных выше писем, я наверняка оглашал нечто подобное. Так что всё закономерно: просто, кукловоды готовы к возможному развитию сюжета. Но только у меня иное. Любовь, если тебя действительно любят, не отличить от не-любви сложно. А когда всё это страхуется парасоматикой - картинка проходящего полная. Я правда не боюсь ничего, я лишь не знаю, сколько предстоит терпеть сердце и живот. Ну, или мое "колбасит" - когда ее выдадут замуж в итоге. Ну, или бессонницы - когда с отъездом или без отъезда куда-либо она рожает щукинского ребенка.

04 - 05. 06. 2019

Вечером, по правке написанного, по приведению текста к настоящему виду - живот, теперь, похоже, бессонница. Джессике просто командуют рожать ребенка. Я погибаю, но так мне не совестно. Я погибаю с оружием в руках. С самого начала надо было жить так! - а не метаться, боясь потерять любовь. Да, за эту историю мне не будет ни досадно, ни совестно. Я сделал всё что мог. Feci quod potui.

05. 06. 2019 (ночь)