Субъект Витгенштейна

Трилогия
Liber de ente [с благодарностью моим учителям]: 
текст 3.
Сокулер Зинаиде Александровне с благодарностью за спецкурс.




Субъект Витгенштейна

СУБЪЕКТ ВИТГЕНШТЕЙНА

Мыслить мир в рамках объективно-субъективного дуализма всегда представлялось мне единственно возможным и единственно правильным. Объективное и субъективное начала включены в диалектическое противостояние, являющееся непременным условием собственно существования, причем условием столь всеохватным, что исчезни оно, едва ли бытие смогло бы быть продолжено. При знакомстве с "Логико-философским трактатом" Витгенштейна мы обнаруживаем, что автор, анализируя язык как способ описания мира, к субъективному началу не прибегает, оставляя субъекта за рамками исследования - причем бессубъектность речи для Витгенштейна вообще непроблематична, и он находит место для прояснения этого момента лишь среди пятых номеров трактата (именно там субъект объявляется «не частью», но «некой границей мира» [5.632; 5.641]). Однако читатель согласится, что мысль, отлитая в речевую форму, так или иначе исходит от субъекта, и как, сохраняя установку на полноту анализа, возможно дистанцироваться от источника анализируемого - не ясно. Попытаемся разобраться, как Витгенштейну это удается.

Все мы привыкли к тому, что мир представлен нам предметами: книга, лежащая на столе, сам стол, стоящий на какой-либо поверхности, также являющейся предметом, и т.д. Первое, что делает Витгенштейн - он отказывается от понятия "предмет" и взамен предлагает оперировать понятием "факт". Факт для Витгенштейна - это предметы, открывшиеся нам в своей взаимосвязи. Просто "книга" в понимании Витгенштейна не существует: она существует лишь как "книга, лежащая на столе" (и если не на столе, то, скажем, на полу или же где еще): важно, что появляться в мире она может не одна, но лишь в сочетании с теми предметами, возможность сочетания с которыми заложена в ней изначально. Верно и обратное: предмет ни за что не появится там, где появиться ему не дано в принципе (ну не дано верблюду - ну, или, там, канату - пройти сквозь игольное ушко!)

Собственно, здесь и означена позиция, из которой Витгенштейн выстраивает свою философию: автор "Логико-философского трактата" утверждает, что мир пронизан логической сеткой, взаимоотношения предметов уложены в логическое пространство, факты подчинены законам логики, а нелогичные события существовать в мире не могут. И действительно, мир наш "логичен": всё происходящее в нём происходит согласно законам логики. Книга лежит на столе: лежит - а не парит над столом точно в невесомости, - и происходит это оттого, что книга находится в поле земного притяжения. Книга лежит - и это логично: без специально приложенного усилия она не воспарит и не окажется на книжной полке. «Телевизоры показывают, самолеты летают» - и относительно всего мы в состоянии указать на причинно-следственную зависимость, объясняющую, почему то или иное событие происходит именно так, а не иначе. Всё это разумно: если полагать логику принципом существования мира, то отказ от предмета и обращение к факту вполне правомерны. Сами по себе предметы не могут быть логичными или нелогичными, логичными или нелогичными могут быть лишь отношения между ними, то есть факты.

Итак, по Витгенштейну, мир - это факты, уложенные в логическое пространство. И далее Витгенштейн делает следующий ход: опираясь на посыл, что в процессе взаимодействия с миром «мы создаем для себя картины фактов» [2.1] (речь, по сути, идет о феноменах сознания), он утверждает, что создаваемая нами картина, как и мир, скреплена логическим каркасом - причем картина вовсе не обязана отражать реальное обстояние дел: она лишь обязана иметь с миром общую структуру, то есть логику.

Видимо, здесь и кроется самый проблематичный момент философии Витгенштейна. Наше мышление, явленное нам образами сознания, мы привыкли воспринимать как нечто неотделимое от нашего субъективного мира, а логика субъекта, вообще говоря, имеет свою специфику. Как справедливо заметил кто-то мудрый, «любим мы не за что-то, а вопреки», и вопреки же, в ситуации «выбора из двух невозможных» человек совершает нравственный поступок. «Субъект - это та часть, в которой нет причин», в логике же причинность - основа ее основ, - и для того, чтобы сочетать объективную и субъективную логики, прежде их необходимо согласовать, ну, например, где-нибудь на уровне надмирного Абсолюта, управляющего и "логичным" миром, и "нелогичным" человеческим существом. И мы оказываемся перед противоречием: если наше мышление пронизывают логические структуры, то оно не может принадлежать субъективному миру, а коль скоро оно является достоянием субъекта, то логика его должна быть отличной от объективной логики. И один из противоречивых посылов нам должно исключить.

Изучая Витгенштейна и общаясь с коллегами на факультете, пытаясь понять «чего я опять не понимаю», доводилось воспринимать точку зрения, что объективный и субъективный миры Витгенштейн сочетал в соответствии с философией Канта. В "Критике чистого разума" Кант приходит к выводу о существовании априорных форм созерцания - времени и пространства, дающихся нам до всяческого восприятия действительности и являющихся самим условием возможности восприятия. Так, согласно Канту, представить что-либо за пределами априорных форм созерцания мы не можем, не можем воспринять действительность, «не накинув на нее нашей пространственно-временной сетки»; что же до философии Витгенштейна, то мнение относительно нее состояло в том, что логическая сетка мира и есть аналогичная априорная форма, имеющая источником субъекта и одновременно принадлежащая и объективному, и субъективному мирам. Основания для такой точки зрения имеются. В пункте 3.0321 Витгенштейн говорит, что возможно представить пространственное событие, противоречащее законам физики, но представить пространственное событие, противоречащее законам геометрии, нельзя (и потому как законы геометрии - законы трехмерно организованного пространства, а трехмерное пространство - продукт наших априорных форм созерцания, разумно полагать, что логика заложена не в отношениях физического мира, но исходит от субъекта). Однако не будем торопиться.

Кант предположил априорные формы созерцания - и далее ему с необходимостью потребовалось предположить и иную форму существования действительности (и надо думать, в этом месте своих рассуждений Кант и пришел к выводу о существовании вещей-в-себе), - но даже если логическая сетка мира и исходила бы от субъекта, вещи-в-себе всё равно были бы обязаны каким-то образом соотноситься между собой. Едва ли по отношению к далекой звезде Сириус (существующей как "Сириус-в-себе") я (как "я-в-себе") нахожусь в том же отношении, что и к "книге-в-себе", лежащей передо мною на столе. И если логика заложена в самих основах мира, то она обязана соотносить именно вещи-в-себе, а логика действительности, данная нам через призму наших априорных форм созерцания, окажется лишь следствием, одной из возможных форм этой логики. Геометрия многомерности была бы попросту иной, непохожей на нашу, но логика как таковая внутри многомерного пространства оставалась бы тою же самой. То есть, субъекту вовсе не обязательно быть источником сшивающей мир логики - и мы вновь оказываемся перед вопросом: каким образом логика объективного мира попадает в "картины фактов"?

И в этом месте исследования нам следует обратить внимание на письмо Витгенштейна к его издателю. «Моя работа, - писал Витгенштейн, - состоит из двух частей: той, что представлена здесь, плюс всё то, что я не написал. И именно эта вторая часть является наиболее важной». Не написанная Витгенштейном вторая часть - это этика (как вещь, принципиально отличная от логики), второй частью трактата Витгенштейн намеревался очертить сферу этического изнутри, полагая, что сделать это крайне важно, ибо поняв, что не попадает в эту сферу, мы сможем заключить, где начинают работать логические структуры, и, соответственно, разобраться, что мы вообще можем выразить в языке [из материалов спецкурса Сокулер З.А.]. Собственно, здесь мы и можем видеть, что "прошитый" логическими структурами витгенштейновский мир - отнюдь не Вселенная, не Мироздание: так, во Вселенной есть и Иное, и помещая своего субъекта «на границе двух миров» и называя его субъектом «метафизическим», Витгенштейн говорит о том, что там, «по ту сторону субъекта» находятся и «истинно этическое», и «смысл мира», и «ценности, действительно обладающие ценностью» [6.41 - 6.421]. Всё сущее в мире, в том числе и факты языка, согласно Витгенштейну, не пересекает границ мира (и, стало быть, не попадает в пространство субъекта); потому и языковое сознание (ибо - и мысль эта высказана еще Парменидом - совершенно неясно, как мыслимое можно отличить от самой мысли) также оказывается достоянием объект... но не объективного - объектного мира!

И в том-то всё и дело! Выстраивая философию, Витгенштейн исходит не из противопоставления объективного и субъективного (и прежде всего давайте не путаться в терминологии), но объектного и субъектного. Объективное - это «не зависящее от субъекта, существующее вне и безотносительно к нему», субъективное - как некий отсыл к внутреннему миру человека; а вот объектное - это уже прямая ссылка на объект, отданный субъекту в его практической деятельности, субъектное - сам субъект как личностное начало во Вселенной. И оно, способное являть себя как в ипостаси субъекта понимания, так и в ипостаси субъекта переживания, не дано нам в единстве. Переживающий субъект - это субстанция, способная радоваться и печалиться, впадать в панику и торжествовать; а вот смыслы выстраивает понимающий субъект - и он и есть то уникальное начало во Вселенной, сопричастное смыслам, порождающее смыслы и следующее смыслам. Но понимающий и переживающий субъекты, существуя порознь, оказываются нераздельно слиты: так, переживание мира является вследствие его понимания (испуг - это и понимание, и переживание одновременно: невозможно пережить испуг, не поняв смысла пугающей ситуации), - и мы видим, как субъектность оказывается местом встречи двух начал, двух противостоящих сфер психической жизни - чувственности и понимания.

Несколько слов о понимающем субъекте. К примеру, я есть тот субъект, и пять модальностей восприятия неким образом соотносят меня с действительностью. Вдали у горизонта возник яркий луч света, и я, пережив соответствующий когнитивный процесс, произношу: «Ага, понял! Идет электричка...» - И всё! Собственно, там, где слова - как субъекта меня уже нет: чистый субъект - это там, где я понял. И именно это и подразумевает Витгенштейн, дистанцируя своего "метафизического" субъекта от языкового мышления, и именно потому с логической неизбежностью «факты языка», не попадающие в сферу субъектности, оказываются достоянием объектного мира, а оформленная словом мысль - равноправным объектом среди прочих объектов мира. Она лишь не материальна - но субъекту, похоже, решительно всё равно, от какого рода объекта обрести свою определенность.

О том, что субъект именно отстраивает себя от объектного мира, говорил В.Н. Романов, читая на факультете курс по теории мировой культуры. Романов вел речь о телесности - о том, что мышление бывает языковым и предметным, что предметное отстроено от предметов, и что только так, отстраиваясь от объектов среды, субъект и способен понимать границы себя и свое место в мире. Для убедительности Романов обращался к опытам на сенсорную депривацию, суть которых состояла в следующем: испытуемых помещали в физиологический раствор, температура которого равнялась температуре тела, зашоривали глаза, затыкали уши, лишая любых возможностей получения информации извне, - и уже минут через двадцать в психике людей начинались аномалии: в отчетах испытуемые говорили о том, что либо им начинало казаться, что тело их безмерно увеличивается и совпадает со всем миром, либо они чувствуют себя в нескольких местах сразу. Эксперимент сопровождался крайне негативными эмоциональными переживаниями и быстро прерывался. «Почему, - спрашивал нас Романов, - в одиночке сходят с ума?» - и сам же отвечал: «Наша психика не может работать в условиях сенсорной недостаточности». И Романов делал вывод: «Предметное мышление - это мышление нашей телесности, а отвлеченное - мышление человека, отвлекшегося от предметов». "От материальных предметов" - можно было бы добавлять здесь, - потому что в случае отвлеченного (или языкового) мышления субъект точно также отстраивает себя от предметов, однако локализованных в ином сегменте реальности - в сознании, в опыте, в памяти.

Заметим попутно, что с приданием языковому мышлению статуса объекта мы пошли вразрез с декартовским "сogito ergo sum", где мышление (и если быть предельно точным - "рациональное сомнение") у Декарта выступает единственно достоверным критерием существования себя. Ныне напрочь вылетело из памяти, но кто-то на философском рассказывал, каким путем Декарт пришел к своей знаменитой формуле. Шла война - где-то на севере Европы, - и Декарт принимал участие в боевых действиях. Однажды ему довелось ночевать в печи (а в печи - темно, тепло и беззвучно, почти как в описанных опытах на сенсорный голод), - и в таких-то условиях философу и пришлось размышлять об очевидности своего "я". Возможно, мышление и было принято Декартом за основу субъектности, потому как в глухой и теплой печи не нашлось объекта более удобного, чтобы, отстроившись от него, обрести себя как субъекта.

Хотя, конечно, всё это непривычно и даже несколько диковато. Становится как-то даже не по себе: мысль, по праву принадлежащая мне как субъекту - и вдруг имеет объектную природу. Но здесь, видимо, нужно иначе посмотреть на саму природу субъекта. Объект изначально должен быть понят нами как то, что возможно придать манипуляции, субъект же - как то, манипулировать чем решительно невозможно. Однако здесь могут возникать возражения: так, социум зачастую полонит человека, "манипулируя" им, вынуждая к одним и ограничивая другие виды активности (и молодым людям, не желающим служить в армии, это известно более чем достоверно), - однако даже и в подобных случаях мы видим не манипуляцию субъектом, но лишь то, как субъектность, пересилив боль, просто ушла "вглубь", оставив на месте себя одну послушную "человеческую машинку". Похожим образом обстоит дело и с социализацией, приобщающей ребенка к социально-культурным нормам общества. Безусловно, изменения, претерпеваемые психикой, происходят под воздействием объектного мира - социальной среды, однако воздействие здесь претерпевает не субъектность, но личность, субъектность в коей - лишь составная часть триединства: субъектного начала (как фактора, делающего живое живым), индивидуального опыта (как фактора историчности) и базовых потребностей (как локомотива активности). Возможно, не весь психологический мир согласится с предложенной схемой, однако какое бы понимание личности ни избрал для себя психолог, в явном или неявном виде он неизменно будет натыкаться на элементы означенной тройки. Собственно, отвлеченное мышление и есть манипуляция, и лишь предметами ее являются не объекты материального мира, но объектные по природе «картины фактов». И думается, объект изначально дан субъекту некой игрушкой: рождаясь в мир, обретая индивидуальность, субъект вовлекается в какую-то очень серьезную игру - однако лишь играя, лишь манипулируя предметами мира, он исполняет некую важную, хотя и неведомую ему задачу бытия.

Завершая текст, хотелось бы обратить внимание на следующее. В свое время, размышляя над существованием объективной реальности, я обнаруживал, что раздумья мои заходили в тупик по следующей причине. В объективном (то есть, внешнем для меня) мире существует и мир иного субъекта, по сути своей очень похожий на мой, но не мой. Взирая на студентов, идущих на факультет, я никак не мог отделаться от образа мыльных пузырей, медленно плывущих в пространстве и плавно опускающихся на землю. Было очевидно, что объективное неоднородно и анализировать его в таком виде нельзя. Ситуация была тупиковой, и размышлять над проблемой я перестал. А решается всё куда проще. Дихотомия "объективное - субъективное", как и было сказано, в решении вопроса попросту нерелевантна, и дело мы изначально имеем не с противостоянием "объективной плоти" и "субъективного духа" (на чём обычно и настаивают религиозные вероучения), но объектного и субъектного. Объектное может быть материальным и нематериальным, нематериальное - это мысли: они могут быть произнесены, записаны на бумаге или электронных носителях, могут быть просто подуманы, но они - объектны; субъекта же, сколько ни копай, в мире мы не найдем. И, стало быть, нет души в теле - равно как и нет в окружающем нас пространстве "мыльных пузырей субъективности". Удивительно, но в момент своей смерти субъект не исчезает из мира, ибо не присутствует в нём изначально. И у Витгенштейна означена соответствующая мысль: «Смерть не событие жизни. Человек не испытывает смерти» [6.4311], - и далее Витгенштейн говорит о том, что там, за пределами мира, «не бесконечная длительность времени, но безвременность», в которой и «постигается тайна жизни» [6.4312], о коей - ввиду ее невыразимости - и «следует молчать» [7].

2003, весна

  1. Витгенштейн Л. Лекция об этике (1929 или 1930). - В кн.: Историко-философский ежегодник `89. М., 1989.
  2. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. - В кн.: Философские работы. Часть 1. М., 1994.
  3. Грязнов А.Ф. Этическая проблематика в трудах Л. Витгенштейна. - В кн.: Историко-философский ежегодник `89. М., 1989.