Июльская исповедь

Трилогия
Мысли внаброс




Июльская исповедь

Пятикратного абитуриента психфака МГУ Ширяева Дмитрия заявление, или Июльская исповедь (автобиографическое)

Sapienti sat

На факультет психологии я пришел весной 1998 года. Завершался третий год моего обучения в Институте молодежи, платном вузе, однако в ту пору я лишь посещал занятия, хотя студентом уже не был: за учебу в тот год заплатить я не сумел. Весенний семестр близился к концу, а денег не предвиделось. Разумеется, я был обеспокоен проблемой продолжения образования. Весной 98-го в Институте молодежи на пятилетии факультета среди гостей появился Евгений Александрович Климов, декан психфака МГУ, и среди прочих поздравительных речей я услышал и его речь. Климов говорил немного, однако за весь вечер никто не сказал ничего более толкового. И в голове моей родилась идея! Я решился просить декана о переводе на его факультет. Обосновывая столь дерзкую претензию, я намеревался представить курсовик, над коим увлеченно трудился весь год, и какой, когда бы деньги для оплаты всё же нашлись, намеревался защищать. Курсовик был о феноменах парапсихологии: в ту пору я уже придумал, как обосновать факты, существующие за пределами научного знания. Фактически речь шла о новой парадигме в науке, и амбиции мои были на высоте. «МГУ - это для меня», - решил я в тот вечер.

С восторгом я растрезвонил знакомым о своем желании учиться в университете! И что удивительно: у меня тотчас возникли какие-то непонятные проблемы с распечаткой курсовика. Везде, где я прежде распечатывал тексты, как-то резко и у всех сразу что-то случилось с принтерами. Я метался по институту, но везде получал отказ. Но вот я "сменил тактику", и однажды, шагая по Верхней Радищевской - улице, одним концом упирающейся в Таганскую площадь, а другим выходящей к Котельнической высотке, - заглянул в какую-то фирму на первом этаже небольшого двухэтажного особняка (кажется, там торговали компьютерной техникой). Обратившись к менеджеру с просьбой распечатать тексты, я посулил случившийся у меня серебряный полтинник 1925 года: в ту пору, живя совершенно без денег, рассчитаться за услугу обычным способом я не смог бы при всём желании. О! - как же я ликовал, получив распечатки! «Только уничтожьте, пожалуйста, всё что перекачали в компьютер», - попросил я менеджера. «Уже убил», - весело отвечал он. В тот же день ближе к вечеру Выговская, читавшая у нас педагогическую психологию (и надо сказать, читавшая ее прескверно - семинары Выговской больше походили на занятия в духовной семинарии), сказала: «Ладно, давай свою дискету...» До этого я обращался с просьбой, но получил отказ. Выговская всегда умела как-то очень проникновенно смотреть в ваши глаза. До сих пор не умею постичь, как можно, будучи столь религиозным человеком, так бессовестно лицемерить! «Причудливее нет на свете повести, Чем повесть о причудах русской совести», - изрек Игорь Губерман.

Имея тексты на руках, я отправился к Климову, но секретарь его сообщила, что декан в командировке. Встретиться с Евгением Александровичем удалось лишь недели за полторы до вступительных экзаменов. Работ моих читать он не стал, и выслушав пожелания, ответил: «Я не могу тебя перевести, у нас ведь нет перевода, тем более, из коммерческого вуза. Скажут: вот, дескать, Климов скорефанился (Евгений Александрович употребил именно это слово). Поступай на общих основаниях. Сдашь математику?» - «Сдам», - решительно ответил я - и ушел готовиться, твердо уверенный в том, что мне нужна всего-то лишь "тройка". Мой друг, к кому по окончании семестра я пришел работать в Лужники, оплатил мои недельные занятия с репетитором.

Математику я провалил, и думаю, провалил ее "чистосердечно". Девятилетний перерыв в подготовке дал о себе знать. На тройку надо было решить два задания - я решил полтора. «До следующего года», - объявила Лебедева на апелляции. «Доучимся в Сорбонне», - парировал я - и после, в городе, плакал, не обращая внимания на прохожих, каких, по счастью - ввиду пролившегося ливня - в тот час было немного.

С Климовым я пересекся вновь 9 октября. Это был день, когда я решился поместить в курсовик свою заветную догадку: информационное поле иерархично и в основах своей организации несет принцип отрицательной обратной связи. Было часов десять или одиннадцать утра, когда исправив и распечатав текст (благо, таких проблем, как весной, в ту пору у меня не возникало), я поехал к Климову на факультет. Еще в начале лета при встрече я выразил уверенность, что в сентябре ознакомлю его с основным текстом. В сентябре не получилось - получилось 9 октября.

Евгений Александрович прохаживался по коридору, и мне даже показалось, как будто меня дожидался. Мы поздоровались, я объявил о цели визита, Климов пригласил меня в кабинет, я выложил тексты, и Евгений Александрович погрузился в чтение. Текстов было два: "Природа парапсихологических феноменов" и какой-то еще - кажется, что-то о психофизиологии. Первый был написан легко и живо, второй же - в силу замороченности - не читался вообще. Климов дочёл до конца первый (а в той редакции текст заканчивался ссылкой на библейское Слово и гераклитовский Логос) - и тихо, как будто для себя и словно в ошеломленной задумчивости пробормотал: «Очень грамотно...» Слова декана прозвучали совсем негромко, но я услышал их! Затем Евгений Александрович взял вторую работу, дочёл до середины, отложил в сторону и, обратившись ко мне, к моему удивлению начал стучать себя пальцем по лбу и говорить, что слишком стар и ничего не понимает. Наверное, на лице моем отразилось слишком много отчаяния, потому что Климов (видимо, поняв, что переиграл) изменил тон и начал оправдываться: «Вообще-то, мне на рецензию приносят работы даже академики, а у вас я чего-то не понимаю...» Оставить у себя мои работы Евгений Александрович отказался. Я ушел. Думаю, фразу свою декан относил лишь ко второму тексту. Климов - очень умный и достойный человек, и мне было искренне жаль, когда через полтора года он покинул должность декана.

Вступительные экзамены следующего года оказались предельно яркими. Это была единственная абитура, которую я прошел до конца, по всем предметам получив "тройки". Готовясь к математике в тот год, я не стал учиться решать задач с параметрами, полагая, что параметры предложат только в шестом задании (а его на "пять" решать вовсе не обязательно). Параметры действительно были в шестом... но они почему-то появились еще и в четвертом...

К чести своей доложу, с четвертым заданием я справился! На экзамене я долго вспоминал, что рассказывал о решении подобных задач сосед по комнате, долго не понимал, чего от меня хотят - и в конце концов разобрался! Такое бывает редко - когда на экзамене учишься решать незнакомый тебе пример. Это больше похоже на чудо. Вступительные экзамены - это ведь прежде всего навык, по крайней мере, процентов на девяносто пять. И пять процентов - это Удача.

Возможно, решение мое не было чистым. Собственно, я так и не понял, решил ли задачу до конца. Математик на просмотре как-то замялся и "прожевал" комментарии. Сама же работа, видимо, действительно не заслуживала "четверки" - мною был допущен досадный промах во втором задании. «Посмотрите, какой у вас забавный логарифм», - указал мне математик, - а я был готов от стыда сквозь землю провалиться за тот идиотизм в письменном виде, что сам же выдал три дня назад!

Итак, мне неизвестно, была ли моя оценка занижена в 99-ом году, но именно в контрольной того года впервые обнаружилась странная тенденция: избыток разделов математики, которые появлялись вопреки статистике и которые я не готовил. До желаемой оценки, как и в минувший год, мне не хватило половинки балла.

Сочинение в тот год было настоящей песней! За полчаса до экзамена я пережил пренеприятнейшие минуты - то состояние, когда знаешь, что не знаешь вообще ничего, и тебе с необходимостью нужно переступать черту твоего позора. Но вскрыли конверт - и мне стало легче. Я понял, что написать хоть что-то я смогу. Одна из оглашенных экзаменаторами тем звучала: «Царская милость в произведениях Пушкина и Лермонтова».

Серьезно подозреваю, сочинение мое было одним из лучших. Правда, я упустил из виду «И милость к падшим призывал» (а, видимо, именно эта пушкинская строка по задумке экзаменаторов и должна была оказаться одной из ключевых), не затронул и лермонтовского: «Отмщенья, государь, отмщенья! Паду к ногам твоим...», - однако, порассуждав над "Капитанской дочкой" и "Песней про купца Калашникова", диалектические рассуждения о возможностях монарха в деле милости к подданным я выстроил на сюжете "Медного всадника". Уверен, я компенсировал свой промах! По сей день вдохновенно вспоминаю ту ненавязчиво брошенную к оппонентам завершающую фразу сочинения: «И жить, уповая на милость беспощадного колеса государственной машины». Едва ли кто из абитуриентов сумел придать теме такое развитие! Право, сочинение было славным!.. По крайней мере, "четверки" оно заслуживало. Но "четверку" мне не поставили...

Я не ходил на просмотр. Обнаружив "тройку" и «оскорбившись в лучших чувствах», я бойкотировал и просмотр, и апелляцию. Ныне допускаю, что мог налепить ошибок в пунктуации, но тогда был убежден: "трояком" унизили литературу.

Несколько слов о слове "апелляция". В ту абитуру я жил в 822-ой комнате ДАСа, а через комнату, в 824-ой, жила моя милая соседка Наташка Липкина. Поступая на факультет стран Азии и Африки, в отличие от меня весь год девушка готовилась на подготовительном отделении и в итоге поступила. Наташка была юна, хороша собой, и именно к ней была обращена моя "Птица":

А сегодня я обнаружил, что в сердце моем поселилась птица. Я и раньше знал, что кто-то живет там, а сегодня слазил и проверил. Большая такая, белая. Как чайка, только крупнее. Деловито вышагивает, на меня внимания не обращает, как будто всегда так и жила.

Прочитав, Наташка спросила только, сам ли я это писал. Признаюсь, мне было лестно: девушка была изрядной ценительницей русской словесности. Общались мы часто, и как-то (разумеется, до просмотра сочинения) Наташка сообщила, что слово "апелляция" пишется с двумя "п" и одним "л". «И ведь находятся такие, которые приходят на апелляцию - и уже в заявлении делают сразу две ошибки! Ну о чём еще после может идти речь?!» - Я верил своей грамотной знакомой. С русским языком она была на ты. И что ведь забавно: после математики Галина Васильевна, диктуя заявление к апелляционной комиссии, сумела обойтись без этого проклятого слова! - а абитуриент по имени Паша, срезавшийся на математике, но оставшийся в общежитии из-за одной сердечной привязанности, в день просмотра работ убеждал меня пойти и оспорить "тройку". «Они лю-ю-юбят, когда в сочинении абитуриент рассуждает на психологические темы!» О, боги! Какое счастье, что не послушал его совета! Как бездарно могла бы быть перечеркнута моя творческая удача! А ведь еще целый год я был свято убежден, что "апелляция" пишется не иначе как "аппеляция", и лишь на следующей абитуре мне случайно открылась истина. И в тот же день моя Птица умерла для меня навек. А тогда, в 99-ом, на следующий после экзамена день Птица сделала большие удивленные глаза и спросила: «Что ты хочешь за свое сочинение?» Вопрос был задан так, словно девушка прочла мой текст и была изрядно им поражена. «Мне всё равно...» - скромно отвечал я. Надо мною смеялись, но это открылось мне позже.

Биологию я написал отвратительно. Работу нужно было оценивать на "два", однако ее зачем-то оценили "тройкой". Видимо, чтобы сберечь мои иллюзии относительно перевода. На зачислении в актовом зале журфака Климов долго не уходил со сцены, прохаживаясь явно без дела, и вечером еще пару раз пересекался со мной на факультетской лестнице. Я не обратился. Лишь в сентябре, попав к декану на прием с просьбой о посещении лекций, я получил его невысказанную летом отповедь: «Езжайте в Томск! Там есть университет - там и учитесь!»

Абитура следующего, 2000 года была воистину кошмарна! Страшнее в своей жизни я не упомню ничего! Непосредственно перед математикой несколько дней я занимался с Максимом - абитуриентом, в свое время отчисленным с первого курса и теперь только-только вернувшимся из армии. Я не скрывал, что не знаю лишь четырех тем: аркфункций, текстовых задач, прогрессий и стереометрии. Это не так много от всего объема элементарной математики. С параметрами к тому времени я уже подружился. Прекрасно помню, как два последних дня с Максимом мы бились над какой-то планиметрической задачей, которую, наконец, решили. Однако до текстовых задач у нас дело так и не дошло. Видимо, неспроста... Представьте ж мое состояние, когда, открыв на экзамене вариант, я обнаружил не традиционные шесть, но лишь пять заданий, три из которых были: текстовая задача, прогрессия и стереометрия!

До сих пор не умею уразуметь, почему там не было аркфункции!

К вопросу сложности математических заданий. Математика, согласно Ткачуку В.В., подразделяется на три уровня. Первый решается большинством абитуриентов: это то, чему учат в обычной школе и что на экзамене в МГУ оценивается неизменной "тройкой". Второй уровень существует для продвинутых школьников, учившихся в школе с математическим уклоном или специально интересовавшихся математикой. Задачу второго уровня решить сложно, но в принципе возможно: обычно она связана с долгими математическими выкладками, в которых легко запутаться. За такое решение плюс отсутствие ошибок в более простых задачах абитуриент получает свои заслуженные четыре балла. И, наконец, третий уровень - это задача на "пять". Решить такую задачу, не будучи математиком, практически невозможно. Сам Ткачук пишет, что это всё равно что выкопать в саду клад, который зарыт глубоко, и вы не знаете где копать, однако весь сад вам перерыть не дадут - времени хватит только на одну попытку.

В 2000 году варианты начинались сразу со второго уровня. Это был действительно кошмарный год! За одну решенную задачу ставили "тройку", за две - "четверку", за три - "пятерку". Такого в МГУ не было никогда! Половина абитуриентов не сумела решить ни одного задания! Однако сам после экзамена всего этого я еще не знал. Написав ответы для трех заданий (за один из которых «не дал бы и дохлой мухи»), несколько дней после я вообще не понимал, для чего живу на свете. В голову как-то не приходило, что экзамен был сложен не только для меня: и стереометрия, и текстовая задача, и прогрессия не предлагались на факультете уже чуть не десяток лет. Разумеется, к ним не готовился никто.

Как выяснилось на просмотре, "чисто" мне удалось решить лишь первую задачу. И наполовину четвертую, - причем вторая ее половина не была решена лишь из-за арифметической ошибки. Поленившись сделать выкладки на бумаге, решив квадратное уравнение в уме (когда рука набита и уравнения решаешь "пачками", уже по одному внешнему виду знаешь и дискриминант, и корни), я получил "один плюс-минус корень из трех пополам" вместо "...плюс-минус корень из пяти..." (или наоборот - не помню) - и потерял кусок ответа. Что же до прогрессии (за которую плюса я не получил, хотя ход моих рассуждений и был верен), то математик на просмотре (и как показалось, даже с какою-то долей досады, словно воспринимая меня своим удачливым противником) сообщил: «Вы совершенно верно сориентировались, что знаменатель прогрессии может быть и не целым числом...» А ведь фраза его могла означать лишь то, что большинство абитуриентов искало целый знаменатель прогрессии, совершенно не понимая сути задания, я же допустил ошибку на более простом этапе решения.

Четвертое задание мне не засчитали вовсе. Поставили "плюс-минус", но "плюс-минус" от чистого "минуса" в тот год отличен не был. В два предыдущих года за "плюс-минус" добавляли полбалла. На апелляции я обратил внимание комиссии на свою дурную арифметику, но оценку мне не повысили. Но почему? Почему - если комиссия видит перед собою абитуриента, понимающего математику, и лишь за малым недостатком математического навыка (а может, удачи) не пишущего работу на "5", - почему такому абитуриенту не повышают оценку до той "четверки", которую он, безусловно, заслуживает?

Скажу, существующая на факультете система вступительных экзаменов отлажена так, что "засыпать" неугодного абитуриента оказывается совсем несложно. Полная непрозрачность деятельности приемной комиссии позволяет чинить на экзаменах практически любой произвол, а манипулирование оценкой в пределах полубалла, по-видимому, вообще является неписаной нормой. После просмотра работ каждый абитуриент осведомлен только о своих ошибках, но никому неизвестно, сколько человек решило, положим, четвертое задание. «За печатями семью» остается также и то, кому и за что апелляционная комиссия повышает балл. Разумеется, в такой ситуации можно безнаказанно творить всё что угодно.

В 2001 году конкурс на психфак упал в два раза. Я убежден: виною тому - самоубийственная математика предшествующего года. К счастью, в 2001-ом структура контрольной стала иной, но полностью "бесчинства" не прекратились. Два первых задания в тот год оказались до неприличия просты (мне было даже совестно решать их), а три последних решить было вообще невозможно. Обычно порядковый номер задачи соответствует уровню ее сложности (первая - самая простая, вторая - посложнее и т.д.); в тот же год и третья, и четвертая, и пятая задачи были из махрового непрошибаемого третьего уровня. Над третьей задачей я бился часа полтора (и так бы впустую и просидел до конца экзамена, когда бы не допустил ошибку в преобразованиях), - а уравнение, как выяснилось позже, решалось лишь "методом мажорат". Подобная задача в контрольной может стоять либо под пятым, либо под шестым номером (и абитуриент, если у него остается время, заранее настроен на поиск нестандартных подходов к ее решению), задача же с порядковым номером "три" должна решаться только стандартными методами! И я далек от мысли, что математики не понимали, какую контрольную дают в тот год. Просто, в такой "мутной водице" еще проще манипулировать проходным баллом, повышая оценку до "четверки" тем, кого осенью желают видеть на факультете.

Структуру контрольной, впрочем, могло бы спасти четвертое, геометрическое задание, содержащее в себе два вопроса, - причем первый подходил под сложность второго уровня (и именно на него мне удалось дать ответ), однако, как выяснилось на просмотре, геометрию засчитывали только решенной полностью, а полбалла за нее не ставили. Но почему? Начёрта вообще предлагать поиск двух величин, когда отыскав более сложную, найти простую труда не составит, а нахождение простой без сложной не влияет на оценку? Безусловно, приемная комиссия повела себя непоследовательно - но не с того ли, что мне (и формально, и фактически) удалось решить половину четвертой задачи и выйти за пределы "тройки"?

Итак, объективных критериев "четверки" в тот год не существовало. Задания второго уровня в контрольной представлены не были. Я настаивал на этом в заявлении к апелляционной комиссии, однако председатель (при попустительстве сидевшего рядом декана - уже не Климова) отвечал мне так: «Я очень внимательно ознакомился с вашим заявлением, однако повышать оценку мы вам не будем. Мы всех оценивали одинаково». Это был открытый беспредел. Апелляция ведь для того и существует, чтобы, увидев реальный уровень подготовки абитуриента, выходить за формальные критерии оценок - тем более, если в подборе экзаменационных задач были допущены очевидные промахи.

В знак протеста я отказался от участия в дальнейшем конкурсе.

Я возвращался в ДАС с твердым намерением покончить жизнь самоубийством. Психика к тому времени была расшатана до предела. Единственное, что удерживало меня от немедленного исполнения моих намерений - ненаписанные тексты. Уносить их с собой за грань неизведанного было искренне жаль. Одновременно я понимал, что два оставшихся дня в ДАСе - слишком мало: мало даже для того, чтобы набросать черновики. В мучительном, болезненном состоянии я вошел в комнату, изможденный опустился на кровать и моментально уснул. А когда (думаю, через полчаса) открыл глаза - всё было иначе. Я понял, что остаюсь жить.

Кажется, таким счастливым я не был никогда в жизни!

Как странно устроен человек! За время, пока я спал, что-то произошло в сознании: столкнулись, сшиблись две когнитивные схемы - и одна из них взяла верх. Наверное, самоубийство вообще невозможно, покуда на него не "поступит заказ" из информационного поля, покуда индивид не исчерпал своего предназначения в мире.

Я вышел на улицу. В Москве был тихий июльский вечер. Я дошел до Университета, повернул обратно - и весь путь - о, боги! - как же мне было легко и свободно! Право, сколь же мало надо человеку для его человеческого счастья!

Абитура 2002 года для меня не состоялась. Точнее, она состоялась, но в Питере, и пробыть абитуриентом мне довелось от силы полчаса. «Срезался на поселении», - сказывал я знакомым позже. Всю весну я слушал лекции на философском факультете, и к вступительным экзаменам оказался не готов. Являть свою безграмотность там, где меня знали вот уже пятый год, было совестно, и подать документы в МГУ я не решился. Почти случайно оказавшись в Питере (просто отправился по трассе стопом), почти случайно я забрел на факультет. Случилось это дней за десять до экзаменов. На питерском психфаке меня устраивало почти всё (главное, меня там никто не знал), - и "профессиональная привычка" взяла верх: меня вновь безумно потянуло в то захватывающее экзаменационное мироощущение. Я быстро вернулся в Москву, собрал документы и книги и вновь приехал в Питер. Каково же было мое изумление, когда, появившись на факультете, я обнаружил, что 25 мест из 125 отрезаны и экзамены на них перенесены на начало августа! Это были так нназываемые 25 мест бакалавриата. Такой поворот событий для меня мог означать лишь одно: конкурс повысился, и полупроходного балла, с коим я связывал свои упования, не будет. Я подал документы, но мне было чрезвычайно тоскливо, и я искал лишь повод чтобы удрать. Повод не замедлил себя ждать. Администрация отказалась селить меня в общежитии на несколько дней до результатов сочинения: женщина, сидевшая в бухгалтерии, потребовала оплату за весь срок абитуры, а я совершенно не был уверен в том, что «мой звонкий балаган» будет интересен мне после первого экзамена. Добавить к тому, я и по сей день свято убежден в своем праве оплачивать столько дней проживания, сколько нужно мне, а не администрации студгородка. Забрав документы, на следующий день я покинул северную столицу. «Как возвращаешься в Москву?» - поинтересовались у меня друзья. - «Через Эрмитаж», - грустно отвечал я. Во всей этой питерской эпопее для меня так и осталось непостижимым: как можно столь резко менять конкурсную ситуацию всего лишь за неделю до вступительных экзаменов? Нечто целого года было мало? - однако количество мест изменилось как раз в те несколько дней, когда я решился на участие в конкурсе!

Летом 2003 года я стал абитуриентом московского психфака в пятый раз. Однако в тот год уровень моей подготовки был уже непривычно слаб. Впервые полученная по математике "тройка" оказалась заслуженной! В ту весну, увлеченный Кантом и Витгенштейном, при подготовке к вступительным экзаменам я обнаружил, что математика как таковая перестала мне быть интересной. Сидя в библиотеке и решая уравнения, я сожалел, что отрываю себя от философских штудий. Однако той абитуре я остаюсь признателен всё равно: благодаря экзамену удалось отыскать удачную метафору информационного поля (в апреле того же года, выступая с докладом на дне творчества философского факультета, признаться, я испытал трудности при объяснении своего миропонимания). Информационное поле - это вот что такое. Если всё, что мы видим вокруг, что в состоянии воспринять наши органы чувств, соотнести только с текстами вступительных экзаменов (это и документы, поданные абитуриентами в приемную комиссию, и листы с вариантами математических задач, розданные в поточной аудитории, и все черновики и чистовики, созданные абитуриентами за четыре часа экзамена, и большие плакаты с оценками, вывешенные перед факультетом три дня спустя, и заявления на апелляцию), - то информационным полем окажется всё, что стоит за этими текстами: и смыслы, вкладываемые абитуриентами в решения задач, и мотивы, приведшие их на экзамены, и сами абитуриенты и экзаменаторы с их потребностями, навыками и опытом, а также вся ситуация экзамена, равно как и всё прочее, существующее в мире, но к экзамену, как будто, отношения не имеющее. Локализуясь за пределами мира, информационное поле нераздельно слито с миром, и всё происходящее в мире обусловлено динамикой недоступных нашему пониманию информационных структур.

В контрольной 2003 года как и в 2001 году не оказалось задач второго уровня: три задания были из первого, два - из третьего уровня, - однако простые задания были посложнее, а сложные - полегче заданий 2001 года. Геометрическая, четвертая задача была воистину красива, и я безмерно огорчен, что не сумел ее решить. Получить "четверку" в тот год ничего не стоило, - однако в одном из трех первых заданий я допустил досадную ошибку, не заприметив "подводного камня", поставленного для незадачливых абитуриентов.

Впервые я не имел претензий к приемной комиссии за выставленный мне балл! Однако вновь (хотя контрольную я и написал очень слабо) до заветной "четверки" мне не хватило половинки задания! Удивительно, но вместе с моей неудачей были снижены и требования к "четверке". Количество "четверок" и "пятерок" в тот год было просто каким-то фантастическим! Всего (при конкурсе пять человек на место) было поставлено 100 (сто!) "четверок" и около 20-ти "пятерок". В какую-то из прежних абитур (не то в 99-ом, не то в 2000-ом году) ради любопытства я посчитал "четверки" и "пятерки" за математику: тогда в общей сложности (при конкурсе восемь человек на место) их оказалось чуть больше сорока! И процент этот стабильно удерживался приемной комиссией из года в год. А в 2003 году упал уровень моей математики - и вместе с ним рухнул и уровень факультетской "четверки". И надо думать: каждая дополнительно поставленная "четверка" снижала мои шансы на поступление.

Как и встарь, я не пошел на дальнейшие экзамены, и ныне мне безумно грустно. Интересно, а где они будут брать этот критерий "четверки" по математике, когда я всё-таки поступлю на факультет?

2003, июль