Четыре масти

Трилогия
Подвисший курсовик [памяти отца]: 
текст 5.




Четыре масти

Четыре масти

Предшествующий текст - "Природа парапсихологических феноменов" - увидел свет осенью 98-го (от прежнего, "Природа интуиции", в нём и осталась-то всего одна или две фразы), - и что важно, что явило качественный скачок в осмыслении исследуемой реальности: категория адаптивности, служившая камнем преткновения весь 97-ой год, оказалась противопоставленной в нём категории развития. Данный мыслительный прорыв произошел в январе 98-го, когда гостя у родителей и приходя в себя от явленных мне осенних встрясок я пытался согласовать и осмыслить весь накопленный к тому времени материал. Видимо, Хьелл и Зиглер, их "Теории личности", прочитанные мною на зимних "каникулах", и дали толчок к пересмотру редуцированного мировоззрения. Представленная ниже сетка потребностей, что в пику всему воспринятому со страниц книги "вдохновенно сочинял" я тогда, одним из оснований содержит бинарную оппозицию адаптивности и развития.

Начало осмысленному анализу происходящего в казино положила девятая игра, отчетливо показавшая, сколь цепко желание выигрыша блокирует сам выигрыш, - и позже, размышляя над режимами психики, открывающими и блокирующими доступ к интуитивному знанию, я выделил их два: интеллектуальный и психосексуальный были поименованы они тогда. Названия, безусловно, были выбраны неудачно, ибо термин "интеллект" и без того перегружен, "психосексуальность" же - фрейдовское словечко, и я, признаться, так до конца не разобрался, насколько термины попадают друг на друга. Интеллектуальный режим правильнее было бы назвать сапиентарным (от лат. sapientia - благоразумие, рассудительность; мудрость, знание), "психосексуальный" же - купидарным (от лат. cupido - желание, стремление; алчность, жадность); как нетрудно догадаться, фундаментальное различие между ними и состоит в том, что если в первом, сапиентарном, деятельность мотивирована самою деятельностью и игра происходит ради игры - спортивного соперничества с дилером, с самою ли рулеткой, - то во втором, купидарном, мотив вынесен вовне и четко завязан на денежном выигрыше. Как стало ясно еще осенью, выигрыш на рулетке возможен лишь в сапиентарном режиме, когда при мотивации внутреннего типа игроку открывается доступ к интуитивному каналу получения информации, - и наоборот, купидарный режим, обусловленный мотивацией внешнего типа, напрочь блокирует любые проявления интуиции. Позже выяснилось, что даже и это не совсем так, и в купидарном режиме рукою игрока движет какая-то чудовищная антиинтуиция, способная выдавать любой результат кроме правильного. Особенно ярко феномен проявил себя в двадцатую игру: смятение и подавленность царили в душе тогда - и антиинтуиция безошибочно выдавала ошибочные данные. Еще ярче феномен воспроизводил себя впоследствии - и годом, двумя годами позже, зная себя уже безнадежным скитальцем, я обнаруживал, что когда ты никто и нет надежды избыть беду, выиграть в казино становится практически невозможно. Об этом свидетельствуют хоть даже цифры: если осенью 97-го счеты мои с казино были нулевыми, то в последующие пару лет я ушел в минуса что-то порядка $500 - $600. Бывали времена, когда две жалкие долларовые фишки я мусолил в руках всю ночь, не решаясь поставить, наперед зная, что если не удержусь, то утром попросту и без вариантов останусь голодным. Ночи напролет, от закрытия метро и до его открытия, я торчал подле игорного стола, играя лишь "на бумаге", но даже без реальных ставок угадать ничего не мог. Ситуация двадцатой игры с отчетливо оформленным в сознании, но ошибочным номером дюжины воспроизводилась от раза к разу, и что я ни делал, как ни пытался перехитрить ли, успокоить ли свою "испуганную душу", проигрывал, практически, всегда.

Анализируя игровую реальность, саму купидарность я подразделял на глобальный и локальный ее типы, - не понимая, впрочем, сущностной меж ними разницы и лишь констатируя, что если с локальной бороться еще хоть как-то возможно, то глобальная, захватывающая тебя в годину неудач, по сути, не перебивается ничем. Поначалу вся разница между феноменами сводилась мною к чисто количественным различиям (и думать так легко, ибо во времена жизненных неудач выигрыш всегда чрезмерно значим - что и диктует отсутствие даже намека на его возможность), однако обращало на себя внимание, что и фрустрация блокирует выигрыш не меньше, нежели лихая нищета (и в первую серию игр по отъезду Янки на море за исключением одной-единственной - той, десятой, памятной - игры выиграть не удалось ни разу), но фрустрация с чрезмерной значимостью выигрыша не связана никак, и от идеи количественных различий приходилось отказываться. Ниже по тексту читатель найдет сущностное различие двух типов купидарности, относительно же глобальной приведу случай также из казино, произошедший, однако, уже не со мной: в более поздние времена, стоя без денег подле игорного стола, я лишь наблюдал за тою игрой.

К столу подходят двое, весьма респектабельные молодые люди, и один - тот, что повыше - достает $1000, кидает ее на стол, и, получив два стека фишек по $25, засыпает ими поле. 40 фишек! Чисел всего 37! Но на лице-то - туча-тучей! И что же? Остаются незакрытыми буквально пара номеров - в одном из них и оказывается шарик. Человек не успокаивается, еще $600 ложатся на стол, вновь дилер выдает фишки, вновь фишками засыпается поле... выигрыш - один-единственный сплит. Последние семнадцать фишек плюс восемнадцатую, выигравшую, сметает третий спин. «Пошли отсюда!..» - безнадежно махает рукой высокий своему Санчо Панса, и оба удаляются. Совершенно очевидно: бизнесмен, где-то по-крупному влетевший, как последний шанс решил испытать удачу в казино, - но в том-то и дело, что казино не решает жизненных проблем: оно - лишь "индикатор" адекватности человека в жизни-снаружи, за стенами игорного зала.

Собственно, и не одно казино: всё и "по жизни" обстоит именно так. Удача сопутствует человеку, не загнанному в жизненный тупик. Пример? - Пушкин, болдинская осень. Взгляните, пишется восьмая, самая красивая глава "Евгения Онегина", ряд других произведений - но сам-то поэт, сидя в деревне, ожидает лишь окончания холеры да счастья с любимой девушкой, будущее - вот оно, подать рукой! И напротив, пятая глава "Онегина" - самая бесцветная (если к пушкинскому вообще применим подобный эпитет - но): в "пятой" Пушкин не "забалтывается", Пушкин монотонно описывает события. Последняя строфа: «Но ей нельзя. Нельзя? Но что же? Да Ольга слово уж дала...» - бесподобна, всё прочее... Не скажу, что к прочему тянет возвращаться вновь. Обращаемся к хронологии создания романа - и видим: пятая глава писалась с конца 1825-го по осень 1826-го в Михайловском; размышляем, чем мог был "опечален" в те времена поэт - и понимаем: 14 декабря 1825 года в Санкт-Петербурге на Сенатской площади произошло восстание. 26-ой год в жизни Пушкина Лотман описывает так:

Потянулись дни тревоги и неизвестности. Письма почти перестали приходить. Газеты скупо сообщали об арестах. В списках арестованных Пушкин с тревогой читал имена друзей. В конце января в Варшаве был арестован Кюхельбекер. Собственное положение Пушкина весьма сомнительно: он не знает, что и насколько известно правительству, и живет в тревожном ожидании. [Лотман Ю.М. Пушкин: Биография писателя; Статьи и заметки 1960 - 1990; "Евгений Онегин", комментарий к роману. СПб., 1995. С. 110]

По-видимому, на рубеже шестой и седьмой строф (или, возможно, чуть даже раньше) Пушкину и стало известно о восстании: начало главы вполне "благополучное", в седьмой же строфе - про перебегающего дорогу зайца (а ведь известно, что сам Пушкин, узнав о столичных событиях, собрался, было, в Петербург, и даже выехал, но заяц - плохая примета - перескочил дорогу, и Пушкин не поехал), - и далее в тексте - несколько совершенно непроницаемых строф, в которые, читая, просто "не врубаешься", за ними - та "тяжелая" поэзия о сне Татьяны, об ее именинах, - и лишь в XXXVI строфе Пушкин вновь возвращается к своей привычной пушкинской "болтовне".

Заметить попутно, в комментариях к "Онегину", ссылаясь на Томашевского, Лотман предполагает, что «работа над шестой главой шла параллельно с пятой и до ее окончания». Очевидно это не так. Сначала всё-таки писалась пятая, затем - шестая главы романа. Просто, пятая и шестая главы - разные по внутренней структуре тексты, шестая много "благополучнее", - и исследователи, покопавшись в переписке поэта, в воспоминаниях современников, наверняка найдут, что для самого Пушкина 26-ой год делился на два периода, когда времена тяжелого упадка сменялись временами стабилизации и сколько-нибудь значимого подъема. Что произошло, почему Пушкин стал иначе воспринимать действительность, пожалуй, я даже и возьмусь порассуждать - и похоже, там было отчего "вздрогнуть", и рукописи, на самом деле, горят, и будь иначе - дописывать Александру Сергеичу своего "Онегина" где-нибудь за Уралом, в каком-нибудь Нарыме, на востоке империи. Собственно, на исходе лета, когда Пушкин понимает, что он - вне обвинений, что друзья его не выдали и недошедшие до нас эпиграммы на Александра уничтожены, он вновь начинает творить свое пушкинское по-пушкински. И всё абсолютно закономерно: не может быть нормального творчества у человека с неопределенным или обрушенным будущим; как изрек Козьма Прутков, «воображение поэта, удрученного горем, подобно ноге, заключенной в новый сапог». Выигрыш в казино и сложение текста, рождение стихотворной строки и математическое открытие - вещи одного порядка: интуиция как путеводная нить, связывая человека с гармонией миропорядка, движет его рукой и мыслью.

В первой редакции текста в оппозиции к болдинской осени давалась ссылка на последний год жизни Пушкина («и напротив, последний год, последние месяцы жизни поэта - не написано вообще ничего: Пушкина изматывают, и, зная ущемленным свое достоинство, не в силах уберечь субъектность от экспансии, писать поэт ничего не может»). Но 36-ой год в жизни Пушкина - пример не самый удачный. Во-первых, "не написано ничего" - это и неверно: написаны и "Капитанская дочка", и "Памятник", создано и иное; а во-вторых, история с Дантесом происходила ближе к концу года (и два последние месяца Пушкин не работает именно из-за нее), весь же предшествующий год, видимо, деятельность по "Современнику" и отнимает поэта от его поэтического творчества. Хотя, возможно, причины лежали куда глубже: весь 1836 год у Пушкина походит на какой-то очень глубокий "системный" кризис. Запутанность финансового положения и непомерные траты на светскую жизнь - с нормальной конструктивной установкой на жизнь жить так человек вовек не станет.

И совершенно иначе (вернемся к рулетке вновь) нежели глобальная вела себя в казино локальная купидарность. Сколько раз в азарте игры, желая отыграть неожиданный проигрыш, я не мог остановиться и проигрывал весь выигрыш! Сколько раз за игорным столом я слышал фразу: «Ну вот, деньги кончились - начал угадывать!» Сколько раз интуиция просыпалась после фразы дилера: «Ставок нет»! И еще часто я подмечал, что выигрывает ставка, сделанная "наугад", после того, как все "обдуманные" ставки делать я уже заканчивал. Безусловно, факт окончания ставок понижает купидарное напряжение, открывая психике доступ к информационному полю. В первой серии игр отмечено (и феномен этот доводилось наблюдать и позже), что «удача начала отворачиваться от меня в тот момент, когда выигрыш мне начали выплачивать cash`ю». Очевидно, вид "живых денег" будоражит алчность, актуализируя купидарную потребность и выбивая психику из сапиентарного режима. В классическом виде локальная купидарность проявила себя в девятой игре, в десятой же, выигрывая подряд, сериями, я сталкивался с нею, когда «пытался закрывать в дюжине еще и цвет» («в первый раз это получалось, а потом не получалось вообще ничего»). И всё та же купидарность полонила психику в конце игры, когда я решил: «Всё, выигрываю в последний раз и ухожу». Оказывается, желание осознать себя победителем порою столь же алчно, как и жажда поживы. Да и в одиннадцатой игре, по-видимому, неудача была обусловлена локальной купидарностью: в казино я оказался «уверенный, что умею играть на рулетке» - хотя однозначных выводов делать здесь нельзя, в ответ на объяснение с Янкой вполне могла проявить себя и фрустрация. Однако какая бы ни доминировала купидарность, альтернатива ее (интересный, право, случай) не погасила, но лишь усилила резонанс. Думаю, и наблюдение двенадцатой игры «чем плотнее сжимается объем угадывания, тем сложнее это угадывание осуществить» связано всё с тем же видом купидарности. Близость выигрыша, личная значимость последнего параметра без вариантов выбивают психику из сапиентарного режима. Да и правило «выиграл - уходи», бытующее среди игроков, связано всё с тем же феноменом: нарастающая в процессе выигрыша алчность прорывается через край, и совладать с нею становится уже невозможно. В одном из писем Достоевский писал к В.Д. Констант из Парижа:

...в эти четыре дня я присмотрелся к игрокам. Их там понтирует несколько сот человек, и, честное слово, кроме двух не нашел умеющих играть. Все проигрываются до тла, потому что не умеют играть. Играла там одна француженка и один английский лорд; вот эти так умели играть и не проигрались, а напротив, чуть банк не затрещал. Пожалуйста, не думайте, что я форсю, с радости, что не проиграл, говоря, что знаю секрет, как не проиграть, а выиграть. Секрет-то я действительно знаю; он ужасно глуп и прост и состоит в том, чтоб удерживаться поминутно, несмотря ни на какие фазисы игры и не горячиться. Вот и все...[Достоевский Ф.М., Собр. соч. в 30-ти тт., т. 5, Л., 1973, с. 400]

«Удерживаться поминутно и не горячиться»: да, Достоевский описывает именно "технологию" смирения человеческой алчности!

Раздумывая над вопросом релевантности двух типов мотивации в природе человека (как и не одного лишь человека - бинарная структура психики, надо думать, всеобщий атрибут живого), я заключал, что различные режимы ориентированы на решение различных типов задач, - и если сапиентарный обеспечивает связь индивида с миром («решает вопросы адаптивности», - прописывалось мной поначалу), то купидарный направлен на снятие внутренних напряжений организма. И именно двойная структура мотивации и была передо мной, когда в январе 98-го в мои мыслительные категории была привнесена бинарная оппозиция адаптивности и развития.

Поначалу категория развития отождествлялась с сапиентарным режимом, категория адаптивности - с купидарным, и только однажды случилось задуматься: а если не так? если в схеме задействована не одна, а две биполярные шкалы? - И вот четыре начертанные клетки таблицы были заполнены соотнесенными с различными потребностями организма четырьмя типами мотивации: сапиентарная потребность развития соответствовала творчеству и собственно развитию, сапиентарная адаптивная потребность - стремлению к безопасности, купидарная потребность развития высветила любовь и стремление к продолжению рода, а купидарной адаптивной потребности не оставалось иного, как обслуживать витальную базу.

  • развитие
  • адаптивность
  • сапиентарный
  • творчество
  • безопасность
  • купидарный
  • любовь
  • витальная база

Взглянув на получившуюся схему, я буквально поразился, насколько она повторяла пирамиду потребностей Маслоу, и лишь без четвертого ее уровня - потребности в самоуважении и уважении со стороны окружающих. Чуть позже, впрочем, и эта проблема была снята: четвертый уровень пирамиды был понят мною блоком социальных потребностей, какие наверняка можно было бы развернуть в подобную же сетку (в чём сам я, впрочем, сколько ни пытался, так и не преуспел). И оставалось лишь поражаться, как Маслоу, работавшему, по сути, с одними лишь опросниками, удалось столь глубоко и столь полно отразить человеческую природу!

Для не-психологов: пирамида потребностей Маслоу содержит пять уровней, и, согласно концепту американского ученого, потребности вышележащего уровня не могут быть удовлетворены без удовлетворения потребностей низлежащего уровня (что, на самом деле, не совсем так, но и сам Маслоу признавал исключения в своей теории). На первом уровне пирамиды расположены витальные потребности организма, на втором - потребность в безопасности, на третьем - любовь (причем вся, и "физическая" тоже - неправильно думать, что вся телесность сконцентрирована на первом уровне), четвертый, как было сказано, связан с уважением и самоуважением, пятый же уровень Маслоу назвал уровнем самоактуализации, постулируя, что лишь немногим удается подняться до вершины, и люди, как правило, "застревают" где-то на полпути.

И всё встало на свои места! Стало ясно, почему волнение (а волновался я и перед первой, и перед второй, и перед двенадцатой играми) сопутствует выигрышу: страх, испуг, тревога актуализируют потребность в безопасности (а она - сапиентарная), и купидарная жажда поживы уже не блокирует доступ к интуитивному знанию. Боязнь остаться без денег в тринадцатую игру четыре, если не ошибаюсь, раза на последней ставке спасала от проигрыша, а десятая игра - так то просто классика, как испуг на пять часов кряду прочно вогнал психику в сапиентарный режим. Корреляцию успеха и испуга доводилось наблюдать и позже: в те времена я писал дорогим "Parker`ом" с золотым пером, и ручку ту, переходя на иной край стола, в азарте игры (и не раз ведь!) забывал на прежнем месте; спохватывался - и в прошибающем испуге, отыскивая ручку взглядом, легко угадывал и дюжину, и цвет. Ныне мне памятен и случай из девятого класса школы: городской турнир по шашкам, я и двое моих одноклассников шагаем по утренним заснеженным и пустынным улицам нашего города, я чувствую волнение и втайне переживаю его. Едва ли класс моей игры был выше, нежели у моих товарищей, но в команде нашей сыграл я лучше всех: на второй доске я занял первое место. Подобное волнение в свои не то восемь, не то девять лет доводилось испытывать в пионерском лагере перед шахматным турниром. В том возрасте я вообще боялся проигрывать - не играл даже с отцом, представьте же себе мое состояние тогда! В итоге - первое место в своей младшей группе. Потому-то и «новичку всегда везет»: новичок волнуется - и волнение, открывая доступ к интуитивному знанию, обусловливает успех в любом деле. Как-то одногруппник Коля еще в 97-ом поведал о том, что по статистике больше всего бьются летчики с налетом двести часов: феномен этот я объясняю уже утраченным волнением и еще не обретенным профессиональным навыком.

И еще один случай - события осени 97-го, точнее, их развязка: помещенный ниже фрагмент прежде был частью третьего, автобиографического текста, но "не прижившись" там, он перекочевал сюда.

К середине ноября я обрел жилье. Через какое-то знакомое агентство Наташка подыскала мне квартиру на проспекте Буденного. По сей день не могу без содрогания вспоминать той безобразной конуры: семнадцать квадратов общей площади, кухня совмещенная с прихожей, в санузле - свиное корыто вместо ванны. «Общежитие гостиничного типа, - пояснили мне, - архитектура 30-х...» Поселить бы туда того, кто строил эту дрянь! Сам я, впрочем, поселился: выполнялось главное условие - я жил без соседей. Весь последующий месяц - удрученный, подавленный - каждый вечер я возвращался туда, где меня ждал мой, наверное, еще более несчастный, чем я, пёс. Не описываю всего, что случалось тогда - оно и не нужно, - и скажу лишь, что сам я, видимо, слишком походил на загнанного зверя: огрызающегося, но уверенно теснимого и всё плотнее вжимающегося в свой последний замкнутый угол. Ныне у меня сколот кончик переднего верхнего зуба, и знакомым порой я задаю каверзный вопрос: а как случилось так, что он сколот? - «Не знаю, - отвечают удивленно мне, - подрался, наверное...» Да нет, не подрался. Зуб раскрошился позже, в январе, когда гостя у родителей я грыз кедровые орешки. «Но орешки не крошат зубы!» - изумился я, - и, разглядывая перед зеркалом левый, соседний зуб, обнаружил, что и он, хотя цел, прошит мелкими трещинками. Тогда-то и стало ясно: зубы трескаются, когда ночами в припадке яростного бессилия неистово стискиваешь ими подушку.
В середине декабря драма обрела свой исход. В один из вечеров в болезненном отчаянии, соорудив петлю из собачьего поводка и подвесив ее на крюк - туда, где под потолком болталась лампочка, - я улегся на койку, с ужасом взирая на свое печальное сооружение. Никогда прежде самоубийство не было для меня актуальным. Когда-то давно, еще в школе, в 10-ом, после уроков беседуя с литераторшей Альбиной Николаевной о судьбах Есенина и Маяковского, от своего преподавателя с удивлением я воспринял: ей внятны самоубийцы! Я не понял этого! Я спорил, я пытался убедить пожилую женщину, что нужно жить - жить во что бы то ни стало! - и вот декабрем 97-го сам заглянул в молчаливо нависающую надо мной петлю! Но что характерно: именно тогда, когда с задумчивой серьезностью я осознал, что будущего больше не будет - меня охватил страх. Не тот панический, пагубный страх, какой охватывает, когда спасаясь от преследования, ты не помнишь себя самого - нет. Страх был иным: собранный, мобилизующий; мысль продолжала работать - и: о чудо! - как будто дополнительное измерение открылось в сознании, и почти сразу разум озарила блистательная догадка! Тогда я понял всё: и кто, и для чего вершит со мною весь этот хаос! Для мысли это был настоящий прорыв в запредельность: помыслить, что женщина, какую ты любил и какая любила тебя, кому ты верил больше всех на свете, в ком чтил своего старшего наставника и Друга, к кому был привязан словно верный пёс - и вот она и уготовила тебе всю ту "корриду"! Помыслить такое - ну, всё равно что прознать, что твой бог тебя предал. «Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник» - полутора годами позже, летом, поступая в МГУ, перед этой ахматовской строчкой я остановился словно зачарованный, пытаясь понять, а что же в ней такого, особенного, - и, покопавшись в себе, припомнил три последующих дня, прожитых после нескольких минут в обществе нависающей петли, сооруженной из собачьего поводка.

Воистину, «бросая в воду камешки, гляди на круги, ими образуемые...», и ныне несомненно: лишь страх смерти и приоткрыл передо мной иные рубежи понимания реальности. Хотя страх страху рознь, и в одном случае он оборачивается калечащим неврозом, в другом - являет красивую догадку, - и если задаться вопросом, в чём меж ними разница, ответ, по видимости, будет сводиться к той вере в будущее, что подспудно носит в себе индивид. Тестировать, это, впрочем, едва ли удастся: по-видимому, здесь и кроется та бифуркация, определяющая, какой сценарий на распутьи изберет для себя биологическая система.

И еще один достойный внимания момент: переход психики в сапиентарный режим в момент избавления организма от телесной боли. Феномен очень ярко высветила восемнадцатая игра (больная перед игрой печень), но мне памятен и иной эпизод - времена десятого класса школы. Тогда я болел и болел достаточно сильно, «Трясло меня как в лихорадке, Бросало то в холод, то в жар», - есть у Есенина, - и со мною было нечто похожее, с тою лишь разницей, что «в этом проклятом припадке» я провалялся не четыре, но только лишь два дня. И действительно, на третий день я почувствовал, что выздоравливаю, выздоравливаю как-то "залпом": я увидел голубое весеннее небо, луч солнца на подоконнике; всё мое существо переполнила необычайная радость - и я как-то "очень красиво воспрял духом". Я схватил лист бумаги, ручку и, не задумываясь, одним махом написал стихотворение. Скажу, легкие стихи и до, и после того писать доводилось не так и часто, но это из всех было единственным, что один приятель из Института стали и сплавов положил на музыку. Я позволю себе воспроизвести эти стихотворные строки.

В далеком краю есть осенняя даль,
Где в старом дворце брошен старый рояль, -
И листья кружатся,
И на пол ложатся,
И смята на клавишах шаль.

А может быть это - всего лишь обман,
И старый рояль желтой осенью пьян? -
И снится так часто,
Что в двери стучатся,
И снится забытый романс.

И дышится вновь горячо-горячо,
И падает свет золотистым лучом -
Разбитый на части
Осколочек счастья,
Поющий опять ни о чём.

Всё лето шумел за окошками клён,
И старый рояль был в кого-то влюблён, -
И он не устанет
Мотивы мечтаний
Вливать в безнадежный свой сон.

И получается, что в тот момент избавления организма от боли (а в состоянии боли не удовлетворены именно витальные потребности) психика переходит в сапиентарный режим, делая возможным и выигрыш на рулетке, и само творчество. Архимед, кстати, с криком «Эврика!» выскочив из ванны, открытие свое сделал при подобных же обстоятельствах, и лишь в ситуации не боли, но обычного телесного дискомфорта. Предположу, что было жарко, ванна же была холодна, и снятие напряжения, "отменив" купидарность, открыло возможность реализации потребности творчества. Что характерно, и в "Игроке" Достоевского, в эпизоде (и видимо, эпизоде реальном, срисованным Достоевским из жизни), где Игрок выигрывает крупную сумму, отражен всё тот же феномен, - и хотя у Достоевского речь не о снятии боли телесной, получившая удовлетворение потребность также купидарная, и лишь не первая, согласно пирамиде Маслоу, но третья: так, неожиданно для себя Игрок обнаруживает, что непреодолимое препятствие на пути к любимой девушке снято («если я прихожу, то вся»), окрыленный он оказывается в казино и возвращается с набитыми карманами золотом.

Есть, впрочем, и иное: «везет в игре - невезёт в любви», - и здесь, как будто, Достоевским изображена противоречивая картинка. Думаю, что нет, думаю, сюжет "Игрока" связан с глобальной купидарностью (фрустрация всё-таки), пословица же о везении и невезении в любви и игре подразумевает локальную купидарность, - и здесь и открывается разница между двумя типами купидарности. Глобальная формируется от недостатка (и ее лучше называть минорной), локальная же - от избытка (и ее правильнее называть мажорной), - и ведь недаром говорят, что «деньги портят человека, но их отсутствие портит его еще больше», - и лишь где-то в серединке, в "безразличьи", купидарность отпускает, и в этом-то состоянии и возможен переход психики в сапиентарный режим. Именно этот феномен и отразил Маслоу в утверждении о невозможности удовлетворения потребностей вышележащего уровня без удовлетворения потребностей уровней низлежащих.

С освобождением организма от напряжений связан и эффект пятнадцатой игры, когда после посещения Третьяковки «игра шла увлеченно и азартно»: эстетическое восприятие как смена психической деятельности, обеспечивая отдых утомленным когнитивным структурам, мощным импульсом толкнуло психику в сапиентарный режим. Позже я пытался повторять эффект, забредая в картинные галереи перед игрой, но ничего подобного не происходило; не было, впрочем, и того шока от соприкосновения с Прекрасным, - и видимо, если воспроизводить эффект, то не само посещение галереи, но умственную утомленность плюс чувство неожиданно охватившей тебя Красоты. В каком-то фильме про советских авиаконструкторов есть эпизод, где два инженера с женами сидят в партере Большого театра, и один передает другому (через людей - балет идет!) лист с решением проблемы, над которой оба безуспешно бились у себя в КБ. В кадре фильма - схема винта с двойной системой лопастей, крутящихся одновременно в разные стороны, - и я убежден, в основу эпизода положен реальный факт: в отечественном самолетостроении есть как минимум одна модель самолета с такою конструкцией винта.

И еще случай, относящийся к моим уже самым поздним казиношным временам - видимо, январь 2001-го года. В ту пору я был уже укреплен в настоящей теории и имел возможность "организовать" описываемый эксперимент. Я нищенствовал - и мне требовалось двести рублей для покупки проездного на метро. Реальность (и по крайней мере, моя субъективная реальность) была организована так, что без проездного я был вынужден покинуть столицу. Уезжать не хотелось: отъезд воспринимался мной как непростительная капитуляция. В то утро, побывав у товарища в Лужниках, я занял в долг пятьдесят рублей - и в то же утро в метро, на Киевской-кольцевой, в толпе и давке перед эскалатором поднял с пола сторублевую купюру. Оставалось где-то найти еще пятьдесят рублей, но где - я не знал. Выиграть в казино я не мог уже давно - и тем не менее, поехал именно туда. Иного выхода просто не было. Встав подле игорного стола, я убедился: воспроизводится типичная ситуация минувшей зимы - антиинтуиция уверенно выдает ошибочный номер дюжины. Однако тут физиологическая потребность дефекации повлекла меня в мужскую комнату, вернувшись откуда, я и сделал свою единственную ставку. Скажу, интуитивное знание, полученное в сапиентарном режиме, несколько отлично от знания, полученного в режиме купидарном, отличие это едва уловимо - как, скажем, едва уловимо отличие двух близко отстоящих друг от друга оттенков одного цвета (и не имея возможности сравнить, определить что есть что достаточно непросто); тогда же я почувствовал: интуиция не врет, надо ставить! Я поставил - и выиграл, нужная мне сумма оказалась у меня на руках; кажется, никогда выигрыш одного-единственного спина не был для меня столь сильно значим! С переходом психики в сапиентарный режим в момент избавления организма от физического напряжения похожим образом связан и феномен женских родов: женщины описывают, что избавившись от плода, испытывают состояние крайней легкости и необычайного душевного подъема.

И еще момент, он немаловажен и касается вопроса о том, можно ли в казино выиграть "чужими мозгами". Эксперименты ставок "за другим" описаны в третьей и в четырнадцатой играх (хотя в четырнадцатой я не то чтобы совсем уж слепо доверял "чужому мнению" - только лишь сверялся с ним). Вообще, если выбор ваш пал на человека, за которым вы собираетесь поставить вослед, ситуация в сути своей ничем не будет отлична от той, когда вы играете сами, и если психика ваша в купидарном режиме - антиинтуиция подскажет вам именно того, кто сейчас проиграет. И ежели "исхитрившись", вы всё же выберете того, кому же много спинов подряд везет, - вероятнее всего, вы ему просто собьете игру. Информационное поле умеет уберечь себя от подобных "несанкционированных" вторжений. Когда бы игра шла не на деньги, возможно, всё было бы и иначе, но деньги - слишком серьезный рычаг воздействия на будущее, и сам миропорядок, предохраняя себя от распада, уведет психику любого в купидарный режим. Нечто подобное, видимо, подразумевалось и Пушкиным в "Пиковой даме", когда Германн, желая поставить на "выигрышного" туза, ставит на "проигрышную" даму: ведь доступ к "тайне трех карт" пушкинский герой также получает "несанкционированным" путем. Пожалуй, единственный способ выиграть чужими мозгами - это сделать ставку неожиданно для самого себя после начала (а еще лучше - перед окончанием) спина, - однако ситуация качественно не будет отлична от той, когда вы, играя самостоятельно, во время спина сами придумываете новую тактику. Мне памятен случай в третью серию игр в "Гаване": тогда, стоя подле игорного стола и воздерживаясь от ставок, я обнаруживал, что игрок, играющий синими фишками, вот уже несколько спинов подряд проигрывает, а играющий оранжевыми - выигрывает. Я осторожно ставил три своих бежевых сплита напротив трех оранжевых сикс-лайнов - но так, чтобы они не пересекались с синими каре, - и выигрывал! Разумеется, мне это нравилось, я повторял схему ставок, но не получалось уже ничего: либо вместе с оранжевым выигрывал и синий, либо проигрывали все.

И еще один сюжет из Достоевского, связанный с включенностью человека в систему миропорядка и указывающий на связь человеческой психики с самим строем Вселенной.

Сначала - впрочем, давно уже прежде - его занимал один вопрос: почему так легко отыскиваются и выдаются все преступления и так явно обозначаются следы почти всех преступников? Он пришел мало-помалу к многообразным и любопытным заключениям, и, по его мнению, главнейшая причина заключается не столько в материальной невозможности скрыть преступление, как в самом преступнике; сам преступник, и почти всякий, в момент преступления подвергается какому-то упадку воли и рассудка, сменяемых, напротив того, детским феноменальным легкомыслием, и именно в тот момент, когда наиболее необходимы рассудок и осторожность. По убеждению его, выходило, что это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления и еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем проходят так же, как проходит всякая болезнь. Вопрос же: болезнь ли порождает самое преступление, или само преступление, как-нибудь, по особенной натуре своей, всегда сопровождается чем-то вроде болезни? - он еще не чувствовал себя в силах разрешить. [Достоевский Ф.М. Преступление и наказание, 1 - VI]

Пожалуй, что и так, что-то «вроде болезни» - и если ты неадекватен миру, если твоя субъектность простирается дальше, нежели то положено ей "по статусу" - миропорядок тотчас «призовет к ответу наглеца», наделив его психику купидарным режимом, заставив преступника заболеть «детским феноменальным легкомыслием», а игрока - сделать проигрышную ставку. Что характерно, справедливо и обратное: сама бытийственная адекватность дарит человека его внутренним благополучием.

И напоследок еще несколько слов о представленной в тексте сетке потребностей. Потребность в развитии и творчестве - она не очевидна, и люди ее, как правило, не замечают. Так, к примеру, в рок-опере Вознесенского: «Мы забыли, бранясь и пируя, Для чего мы на землю попали - Аллилуйя любви...», - да и у Анохина П.К. в "Очерках по физиологии функциональных систем" фигурирует всё та же тройка. Однако взять самую обычную колоду карт! Две красные масти символизируют купидарные потребности, две черные - сапиентарные: так черва - это любовь, бубна - телесные ли утехи, радости ли жизни, быть может, и чревоугодие, пика - война и потребность в безопасности, ну, а трефа - символ веры Христовой, что в ментальности человека середины второго тысячелетия вбирала в себя и творчество, и то, что Маслоу удачно нарек самоактуализацией. Пятнадцатый век! - но кто, скажите, и как докопался до этой глубинной сути?

2005, весна